Лавандовая комната - читать онлайн книгу. Автор: Нина Георге cтр.№ 69

Сентябрь раскрасил их неторопливое, обстоятельное погружение в науку любви всеми цветами – от желтого до алого, от золота до пурпура. Бугенвиллеи, волнующееся море, разноцветные, дышащие гордой стариной дома в гавани, золотистый хрустящий гравий на площадках для игры в петанк – все это было фоном, на котором распускались цветы их нежности, их дружбы, их глубокого взаимопонимания.

Они все делали медленно.

Важные вещи не терпят спешки, часто думал Жан, когда они начинали очередной акт взаимособлазнения. Они медленно целовались, не торопились раздеваться, не спешили слиться друг с другом. Эта спокойная, глубокая, медитативная сосредоточенность друг на друге пробуждала в них жгучую страсть, разливала огонь по телу, по всем извивам души.

Каждый раз, заключая Катрин в объятия, Жан Эгаре еще на шаг приближался к реке жизни. Двадцать лет он провел по ту сторону этой реки, игнорируя цвета и ласки, ароматы и музыку, окаменевший, одинокий и упрямо замкнувшийся в себе самом.

И вот он… опять плыл по речным волнам.

Жан воскрес, потому что вновь полюбил. Он сделал сотни маленьких открытий, связанных с этой женщиной. Он знал, например, что Катрин по утрам, проснувшись, еще некоторое время витала где-то в облаках. Иногда погружалась в меланхолические грезы, часами испытывала дискомфорт, чувствовала смущение, растерянность, стыд, досаду или тревогу по поводу пережитого ночью. Это была ее каждодневная борьба, прорыв через промежуточный мир. Жан заметил, что ему удается прогнать этих ночных призраков, сварив кофе и чуть ли не насильно притащив Катрин на берег, чтобы она пила его именно там.

– Видя твою любовь ко мне, я и сама начинаю любить себя, – сказала она ему в одно такое раннее утро, когда море было еще серым и неподвижным. – Я всегда брала только то, что мне дает жизнь… А сама себе ничего не предлагала. Я никогда не умела заботиться о собственном благе.

Жан, нежно прижимая ее к себе, подумал, что мог бы сказать то же самое о себе. Он тоже начал любить себя, лишь когда его полюбила Катрин.

Потом была ночь, когда она крепко держала его, потому что на него накатила вторая волна злости. На этот раз на себя самого.

Как он себя клял, как ругал! Грубо и отчаянно, переполненный гневом человека, болезненно осознающего, что время упущено, невозвратимо потеряно, выброшено на ветер и до конца жизни остались считаные годы, а может, и дни. Катрин не перебивала его, не успокаивала, не отворачивалась.

А потом на него снизошел удивительный покой. Потому что этих крох было вполне достаточно. Потому что несколько дней могут заключать в себе целую жизнь.

И вот наконец – Боньё. Место, где осталось его самое далекое прошлое. Прошлое, которое все еще жило в нем, но уже не имело на него исключительных прав. Ибо теперь у него было настоящее, которое он мог этому прошлому противопоставить.

Поэтому возвращаться туда теперь гораздо легче, думал Жан, когда они с Катрин в начале октября, под вечер, по узкой горной дороге через Лурмарен (город, по его мнению, похожий на клеща, питающегося кровью туристов) ехали в Боньё. Они обгоняли велосипедистов, слышали гулкие охотничьи выстрелы с крутых склонов гор. Время от времени уже почти голые деревья осеняли их скудной, жидкой тенью. Солнце словно выпарило все краски дня, сделав его бесцветным. После шумного, беспокойного моря монументальная неподвижность люберонских гор казалась Жану суровой и неприветливой.

Он радовался предстоящей встрече с Максом. Тот забронировал для них у мадам Бонне большую комнату на увитом плющом чердаке эпохи Résistance [74] .

Когда они устроились и немного пришли в себя, Макс зашел за ними и отвел на свою голубятню. На широкой стене рядом с фонтаном он устроил им пикник: вино, фрукты, ветчина и багет. Было время сбора урожая трюфелей и винограда, Люберон весь пропитался запахами диких трав и окрасился в буро-желтый цвет здешней осени.

Макс загорел и возмужал, отметил про себя Жан.

За два с половиной месяца он так здесь обжился, словно родился южанином. В то же время вид у него был усталый.

– Кто спит, когда земля танцует? – загадочно пробормотал Макс, когда он сказал ему об этом.

Во время его «болезни» мадам произвела его в батраки-универсалы, рассказывал он. Ей и ее мужу Жерару уже за пятьдесят, и огромный участок земли с тремя пансионами постепенно стал для них неподъемной ношей. Они выращивали овощи, фрукты, немного винограда. Макс, помогавший им за стол и жилье, пришелся как нельзя кстати. Его голубятня была забита стопками исписанной бумаги – записями, набросками, рассказами. Ночью он писал, а с утра до обеда и несколько часов вечером работал на буйно цветущих хозяйских плантациях, делая все, что скажет Жерар: подрезал виноградные лозы, полол грядки, собирал фрукты, чинил крыши, сеял, снимал урожай, перекапывал огород, нагружал машину товаром и ехал с Жераром на рынок, чистил трюфели, тряс смоковницы, подстригал кипарисы в форме доисторических каменных баб, чистил бассейны и приносил постояльцам к завтраку свежий хлеб.

– Я теперь даже могу водить трактор и узнаю по голосам всех жаб в пруду, – сообщил он с иронической ухмылкой.

Солнце, ветер и ползание по провансальской земле на коленях превратили бледного городского мальчишку в зрелого темноликого мужчину.

– А что это была за «болезнь»? – спросил Жан, наливая в бокалы белое ванту. – Ты не писал мне ни о какой болезни.

Макс покраснел, несмотря на густой загар, и заерзал на месте.

– Да это такая мужская болезнь, когда серьезно влюбляешься… Это называется потерять голову. Начинаются проблемы со сном – то бессонница, то кошмары… Не можешь ни читать, ни писать, ни есть. Брижит и Жерар смотрели-смотрели на все это, потом не выдержали и прописали мне разные виды деятельности, хорошо помогающие от помутнения рассудка. Поэтому я и работаю у них. Мне это выгодно, им тоже, о деньгах мы даже не говорили, все довольны.

– Девушка на красном тракторе? – спросил Жан.

Макс кивнул. Потом глубоко вдохнул, словно перед разбегом:

– Она самая. Девушка на красном тракторе. Хорошо, что ты произнес это, потому что я как раз хотел рассказать тебе о ней кое-что важн…

– Мистраль! Мистраль! – тревожно крикнула спешившая к ним мадам Бонне, прервав исповедь Макса.

Маленькая, жилистая, как всегда, в шортах и мужской рубашке, в руке – корзинка с фруктами, она показала на ветряки рядом с одной из грядок с лавандой. Только что стебли тихо покачивались на легком ветру, а темно-синее небо было ясным и прозрачным. Все облака словно ветром сдуло. На горизонте, который заметно приблизился, четко обозначились контуры Мон-Ванту и Севенн. Верный признак стремительно приближающегося мистраля.

Они поздоровались.

– А вы знаете, что может с вами сделать мистраль? – спросила Брижит.

Катрин, Жан и Макс вопросительно смотрели на нее.