Фридл - читать онлайн книгу. Автор: Елена Григорьевна Макарова cтр.№ 100

В свое время я разрывалась между работой за кусок хлеба, уроками, беготней, живописью и личной жизнью. Теперь при наличии времени, покоя и многих исполненных желаний плюс большее понимание сути я бы жила иначе.

Чтобы понять, как я к этому пришла, сошлюсь на книги «Человек – судья», «Воскресение» Толстого, «Дело Маурициуса» и «Записки из Мертвого дома»; если ты когда-нибудь на них набредешь, то будешь воспринимать иначе то, что я тебе писала.

Все, что ты придумываешь на тему религии – ад и прочая жуть, – для меня не существует. Либо ты говоришь это, дабы исповедаться, либо в качестве провокации – это тоже своего рода испытание любви к ближнему.

Ты говоришь о форме жизни (Иисус и апостолы). Ни сами они не жили на необитаемом острове, ни их природа не предполагала, что они смогут там жить. (Мастер Экхард: чистая созерцательность есть эгоизм.) Впрочем, каждый из нас живет на том острове, на котором хочет. Самостоятельно отважиться жить без родины может либо отъявленный мазохист, либо тот, у кого в запасе есть другая родина.

Форма сосуществования учеников Иисуса основывается на тех же принципах, которые и мы считаем правильными, но не исходит из одного лишь этого правила. (Жизнь по тем нормам, которые ты описываешь, скорее смахивает на монашество.) Люби ближнего своего, как самого себя, не меряй разными аршинами (первый постулат просто теплее и мягче, но с тем же значением, и грехи караются, совершенные не против Меня (Иисуса), а против Святого Духа). Это и есть вера, но, если, веруя, ты все же сомневаешься, поступай по велению совести. (Пожалуйста, не раздражайся словом «милосердие»; здесь мне следовало бы включить описание понятия «милосердие», что буквально означает «готовность помочь, простить из сострадания».)

Огромное спасибо за бланки для отправки посылок Лизи, мы ими пользуемся и регулярно посылаем. Писать ленивица не пишет (ответ обычно на одно из пяти писем, в этот раз на 2-е), Эльзинко тоже. Если хочешь, мы пошлем Лизи от тебя парочку веселых страниц, пусть повеселится.

Павел поедет, вероятно, на несколько дней в Прагу.

Я нервничаю с тех пор, как услышала, что у вас были гости, и очень недовольна обходными путями нашей переписки. Не будем топить в словах то, что нам и так ясно и что мы друг о друге знаем и без слов. Ты права, нужно помнить о человеческом несовершенстве и судить с поправкой на это.

Человека не утешает, что со временем восприятие притупляется. Что это был бы за материал, если бы он так легко давался? Что до процесса, исторически я его объясняю так: любое политическое движение, приводящее к революции, имеет характерный для него внутренний масштаб (интенсивность, продолжительность), люди же подразделяются на два типа – революционеры и консерваторы. Революционеры – счастливые романтики, консерваторы – брюзгливые реалисты. Массы, живущие надеждой на рай земной, примыкают к первой категории. Они идут за вождем, который не может ошибаться. Ни в чем. Авторитет, на который возложены великие духовные и практические задачи, притязает на непогрешимость. Возникновение культа личности в этой ситуации вполне предсказуемо. Опасность тут даже не столько в принятии неправильных решений, сколько в том, что тиран становится примером для подражания, и все, от бургомистра до завскладом, будут копировать его слова и жесты.

Думать об этом ужасно, особенно если все происходит не в тесном кругу и не под контролем, который мог бы предотвратить или по крайней мере смягчить самое страшное.

Можно ли приобрести репродукцию (открытку или нечто подобное) картины, которую фюрер купил на выставке в 1939, ню (жен.) в шлеме, кажется; аллегорич. фигура. Здесь интересуются нынешним немецким искусством. Если да, пришли 1–2 самых дешевых.

Шарлотта и Симон уехали. Он ужасно слаб. Жду почту. Боюсь, придется ждать долго.

Еще раз огромное спасибо за книги. Хотела бы и могла бы читать день и ночь. Но нужно время, чтобы ко всему приготовиться.

Много раз целую. О нас рассказывать нечего. Мы живем очень хорошо. Павел тощий, но бодрый и читает здорово! Понимаешь ли ты, что мы уже замечательно читаем по-чешски, и тебе надо выучить!

Я полощу рот раствором ромашки и выплевываю кровавую воду. Десны опухшие, зубы враскоряку. Безумный вид. Особенно когда улыбаюсь. Может, у Павла появилась в Праге любовница? Зачем он уехал? Что, если его схватят на улице и отправят неизвестно куда? После убийства Гейдриха евреев отлавливали на улице и отправляли штрафным транспортом. Никто из них не попал в Терезин, сказал Отто.

Я сижу за столом, стиснув зубы, пытаюсь читать про врача и больного. Строчки прыгают, предложения расплываются. Спесивые индюки прохаживаются мимо окон, смотрят искоса. Стоит насыпать проса в миску, спеси как не бывало. Головы долу!

Индюков порадовать нечем – просо кончилось. Но можно порадовать себя – прогулкой в Наход. Час туда, полтора обратно. Убивать время жалко. Но без толку смотреть в книгу – еще хуже. Я кутаюсь в шерстяной платок. Старуха.

Предзакатный ветер дует в спину. Шумят деревья, стелется дорога – жизнь идет. И Павел идет навстречу, в руках сумки, за плечами Хильдин рюкзак.

Слава Богу, ты в порядке, – говорит он, – почему-то на обратном пути меня разобрала такая тревога…

Скорее всего, мы оба сошли с ума.

Шпикачки от Отто! Мы разводим костер, кидаем в него сухие сосновые шишки, они трещат и искрятся, как бенгальские огни. Сардельки разбухают на глазах, вот-вот лопнут.

Павел заливает горящие угли водой из ведра, и мы, пригибая головы, забираемся с едой в наши хоромы. Потолки в хлеву нормальные, только дверь низкая.

Я поворачиваю вентиль на керосиновой лампе, и комната наполняется светом. Павел приносит из кухни тарелки, вилки, ножи, стаканы и салфетки, выставляет на стол две бутылки пива и рогалики.

Какое блаженство – наесться досыта, и не абы чем. Видя, как я тщательно вытираю тарелку хлебом, Павел достает из рюкзака булочки с маком, целый пакет.

Ты встречался с принцессиными родителями?

Нет. Это Мария для тебя испекла. И еще она послала лично тебе жасминовый чай. Я и не знал, что ты его любишь. Видишь, не зря в столицу ездил!

Ну и как столица?

Лучше не спрашивай. Немцы да бледные перепуганные чехи. Наших на улице не видно, разве что в еврейском квартале. Хотя примерно четверть пражских евреев еще ждут своей очереди, живут как одичалые, никуда не ходят.

А куда там можно ходить?

Например, на выставки. В Народном музее – «Великая Германия», в Художественно-промышленном – немецкая мода… Вход свободный, очередей нет. Зато в галерею современного искусства народ валит валом.