Широкий Дол - читать онлайн книгу. Автор: Филиппа Грегори cтр.№ 130

Но я ни на что не обращала внимания. Я шла, высоко подняв голову и сжав кулаки, и слезы высыхали у меня на щеках. Я шла так, словно решила просто прогуляться и подышать воздухом, – так могла бы идти молодая жена, которая пользуется возможностью побыть одна и насладиться своей радостью по поводу благополучного возвращения домой обожаемого мужа, пересчитывая в уме все то, чем благословил ее Господь: рождением здорового сына-первенца, мужем, который мчался как сумасшедший, чтобы поскорее ее увидеть, и надежным красивым домом. На самом деле я отнюдь не пересчитывала дарованное мне Богом и природой; я оплакивала свою утрату.

Ибо я любила Джона. Я впервые полюбила мужчину, который во всем был мне ровней – ровней по положению, чего никогда не было у нас с Ральфом, да я никогда и не забывала о цыганской крови своего первого возлюбленного. Джон был мне ровней по уму и сообразительности, чего никогда не было у нас с Гарри, которого бесконечное чтение и приобретенные в книгах знания сделали скорее еще более медлительным во всем. Мой ловкий, стройный, красивый, умный, быстро соображающий муж сумел завоевать мою душу и тело, и это стало для меня совершенно новым, замечательным удовольствием, которым, как мне казалось, я никогда не перестану наслаждаться. И вот теперь наш мир и покой повисли на тонкой нити, мною же самой и спряденной, и одного дыхания правды было бы достаточно, чтобы эта нить порвалась. Мне не удалось завоевать себе надежное место в Широком Доле, хотя я сделала для этого все, на что только способна женщина. Темными ночами выплачивая свой «долг» Гарри, я забеременела от него, но надеялась, что этот ребенок меня спасет, а он стал причиной крушения всех моих надежд. Теперь мой муж легко мог от меня отказаться, и тогда меня с позором сошлют куда-нибудь или он сам увезет меня в далекие края, и я никогда больше не увижу свой любимый Широкий Дол.

Боль в груди, усиливавшаяся с каждым моим шагом, поднялась к самому горлу, и я со стоном прислонилась лбом к стволу дерева. Это был огромный, раскидистый конский каштан. Я потерлась о шершавую кору, и это подействовало на меня успокаивающе. Затем я повернулась, подняла голову и, прислонившись спиной к каштану, стала смотреть в голубое небо июньского полудня, на фоне которого толстые розовые «свечки» каштана сверкали, точно сахарная глазурь на любимом пудинге Гарри.

– Ах, Джон, – печально промолвила я.

Похоже, других слов у меня и не было.

Именно Джону мне меньше всего хотелось бы причинить боль, тем более сознательно. И теперь он мог навсегда меня отвергнуть; и мы никогда больше не были бы любовниками. Нет, я просто не могла поверить, что именно я причинила ему такую невыносимую боль. Не могла поверить, что в наших с ним отношениях уже ничего нельзя исправить. Мое лицо еще помнило тепло его приветственного поцелуя; и тело мое еще помнило, как крепко и страстно он обнял меня, обрадованный тем, что я жива и здорова. Беда пришла слишком рано; я даже и подумать не могла, что Джон способен на меня ополчиться, что он может перестать меня любить.

Я стояла под раскидистыми ветвями каштана, и лепестки цветов падали мне на волосы и скользили по щекам, точно новые слезы. Я чувствовала, что почти готова бросить в море весь Широкий Дол вместе с нашим домом, лишь бы не причинять горя моему доброму Джону, который так любил меня. Да, я была почти готова на это.

Я ждала успокоения, которое всегда дарил мне лес. Глядя в сторону Фенни, я видела среди покрытых молодой нежной зеленью деревьев промельк блестящей, вечно бегущей воды. Закрыв глаза, я прислушалась к любовному воркованию лесных голубей и далекому зову кукушки где-то в холмах.

Но древняя магия этой земли, всегда так легко меня обволакивавшая, сегодня на меня не действовала и ничуть не утоляла моей печали. Там, в библиотеке, остался человек, которого я любила, которому полностью доверяла. Он пребывал в страшном смятении и тщетно пытался уснуть, лишь бы не видеть ни меня, ни того ребенка, которого, как я надеялась, он полюбит. И единственный способ вновь завоевать его сердце и доверие – это отыскать в себе достаточно выдержки и хитрости, чтобы предпринять попытку все же что-то склеить, когда он проспится и протрезвеет. С этой мыслью и повернула к дому. Лицо мое было бледно, но глаза сухие, хотя сердце по-прежнему плакало у меня в груди.

Проходя через розарий, я сорвала одну из ранних роз, кремовую, как сливки, с темными блестящими листьями. Я принесла ее с собой и положила на свой туалетный столик, пока горничная заплетала и пудрила мои длинные каштановые косы. А потом, спустившись к обеду и царственной походкой проследовав к столу, я не выпускала эту розу из рук, крепко ее сжимая и терзая себе пальцы острыми шипами, как только слезы вновь слишком близко подступали к моим глазам.

Мама и Селия уже приготовились дразнить меня по поводу отсутствия Джона, тем более Селия заказала его любимое блюдо – дикую утку с лаймами. Но я посоветовала начинать обед без него, а ему просто отложить кусок утки, чтобы он мог поесть позже.

– Он совершенно измучен, – сказала я. – Он так ужасно долго ехал без отдыха, совсем один, зато с целым ящиком отцовского виски. Своего лакея он вместе с багажом где-то оставил, и тот еще наверняка в Лондон не прибыл. А сам Джон какое-то время ехал верхом, а какое-то время в карете, но совсем не отдыхал. Мне кажется, сейчас ему важнее всего хорошенько выспаться.

Та белая роза пролежала возле моей тарелки весь обед. Рядом с ее сердцевиной, имевшей чуть зеленоватый оттенок, белая салфетка казалась кремовой, а свет свечей – желтым. Гарри, Селия и мама непринужденно беседовали; мне лишь изредка приходилось вставить одно-два слова. После обеда мы перешли в гостиную; Селия играла на фортепьяно и пела, мама вышивала, а мы с Гарри сидели у камина и молча смотрели в огонь.

Когда принесли чай, я, пробормотав какие-то извинения, быстро вышла из комнаты и заглянула в библиотеку. Джон все еще спал, раскинувшись в своем кресле у окна. Он пододвинул к креслу столик, на котором стояли бутылка и стакан. С этого места он вполне мог видеть, как я, выйдя на прогулку, направилась к лесу, и, возможно, понял, почему так уныло опущены мои плечи и почему я еле переставляю ноги. Если тогда в его душе и шевельнулось сострадание, то он постарался поскорее утопить это чувство в виски. Одна бутылка была уже пуста и каталась под креслом; немного виски пролилось на бесценный персидский ковер. Джон, откинув голову на мягкую спинку кресла, громко храпел. Я вытащила из сундука дорожный плед, укрыла его вытянутые ноги и заботливо подоткнула плед ему под бока, словно больному. Но он так и не проснулся, и я, опустившись возле него на колени, прижалась щекой к его колючему, небритому, грязному лицу.

Больше я ничего не могла для него сделать.

И сердце мое ныло от боли.

Затем я выпрямилась, приклеила к лицу спокойную и уверенную улыбку и пошла назад, в освещенную гостиную, чтобы выпить чаю. Селия вслух читала какой-то роман, и это спасло меня от ненужных расспросов. А когда настенные часы в холле и гостиной звонким дуэтом пробили одиннадцать, мама вздохнула, выпрямилась, прекратила эту бесконечную возню с алтарным покровом и сказала: