Он учит ее находить вредителей – слизней, радужных жуков, тлю, крошечных красных клещиков – и показывает, как давить их пальцами. Кое-где вьющиеся ростки уже вытянулись по колено, разрослись; по их листьям стучит дождь.
– Каково это? – спрашивает он. – Звуки совсем тихие? Или вовсе не слышны?
Белль не замечает, что ей задают вопрос, а может, просто не хочет отвечать. Сидит и пристально смотрит в сторону дома.
Она приносит подкормку для рассады, перед поливом они разводят ее речной водой. После ухода Белль он всякий раз глядит ей вслед: зыбкий силуэт мелькает внизу среди зарослей, влетает на лужайку и проскальзывает в дом.
Иногда по ночам, отойдя от своего огорода, он устраивается среди папоротников и с большого расстояния наблюдает, как по Сто первой автостраде крадутся огни дальнего света, а потом изо всех сил зажимает ладонями уши и пытается представить, каково с этим жить. Зажмуривается, призывает себя к спокойствию. На миг возникает ощущение, что у него получилось: вакуум, пустота, забытье. Однако миг этот короток, а иначе и быть не может, всегда ведь есть какие-то шумы – вот и у него внутри перетекает и шуршит телесная механика, в голове что-то жужжит. Сердце, пульсируя, стучит у себя в клетке. Все тело в такие мгновения звучит как оркестр, как рок-группа, как ропот узников, загнанных в одну камеру. Каково же этого не слышать? Не знать даже шепот собственного пульса?
Огород вспыхивает жизнью; теперь Джозефу начинает казаться, что посадки не погибнут, даже если мир погрузится в кромешную тьму. Изменения происходят каждую ночь: на стеблях томатов появляются и набухают гроздья зеленых завязей, на вьющихся побегах лампочками загораются желтые цветки. Остается только гадать, что вырастет на этих сильных, кустистых плетях: то ли цукини, то ли патиссоны, то ли какие-нибудь тыквы.
Выросли дыни. Через несколько дней Джозеф и Белль находят шесть гладких кругляшей, что прячутся под широкими листьями. С каждым днем кругляши, напитываясь соками земли, становятся все крупнее и крупнее. В них отражается лунный свет. Джозеф облепляет их землей, оглаживает и прикрывает. Так же поступает он и с помидорами: ему кажется, что их бледно-желтые и красные бока, сверкающие беззастенчивыми маячками, заметны аж с приусадебной лужайки – не захочешь, да обратишь внимание.
Белль, сидя у грядки, смотрит вниз – туда, где стоит ее дом, а Джозеф выходит из-под лесного полога и направляется к ней. Он легко касается ее плеча, жестами говорит «темно», а потом «как дела?». Лицо девушки вмиг озаряется радостью, а руки выпаливают ответ.
– Не так быстро, не так быстро, – смеется Джозеф. – После «добрый вечер» я уже запутался.
Она улыбается, встает и отряхивает коленки. Пишет в блокноте: «Хочу тебе кое-что показать». Достает из рюкзачка жеваную, потертую на сгибах карту, разворачивает ее над голой землей. Присмотревшись, он понимает, что это карта тихоокеанского побережья всего Американского континента, от Аляски до архипелага Огненная Земля.
Белль указывает сначала на себя, затем на карту. Проводит пальцем по автомагистралям, которые сбегают от севера к югу и отчерчены цветными маркерами. А потом сжимает воображаемый руль, точно управляет автомобилем.
– Ты в дорогу собралась? В такую даль?
Да, кивком подтверждает она. Склоняется над блокнотом, берется за карандаш и пишет: «В 16 лет у меня будет фольксваген. Папа обещал».
– А права у тебя есть?
Она кивает и на пальцах показывает ему сначала десять, а затем шесть. В шестнадцать.
Некоторое время он всматривается в карту.
– Зачем это тебе? Не понимаю.
Белль отводит взгляд. Отвечает незнакомыми ему жестами. Потом берет карандаш и пишет: «Хочу уехать» – и яростно подчеркивает эту фразу. Да так, что даже ломает карандаш.
– Белль, – убеждает ее Джозеф, – это ведь не ближний свет. Наверно, и дороги-то не везде есть.
Приоткрыв рот, она следит за его губами.
– Сколько тебе, пятнадцать? Что ты там забыла, в Южной Америке? Тебя похитят. Бензин закончится. – Джозеф со смехом зажимает рот ладонью.
После он берется за работу и отыскивает на земле дынную муху, готовую заминировать плод. В последних лучах света Белль изучает карту.
Когда он поднимает голову, девушки рядом уже нет и лишь на склоне мелькает ее фонарик. Джозеф провожает глазами хрупкий силуэт, торопливо пересекающий лужайку.
В лесу она больше не появляется. Избегает встреч, как считает Джозеф. Не иначе как из дому выходит через парадную дверь. Знать бы, размышляет он, долго ли она, глухонемая, вынашивала эту затею: проехать от Орегона до Огненной Земли, да еще и в одиночку?
Неделю спустя Джозеф ловит себя на том, что караулит у тропы, ведущей к пляжу, спит у подножья дюн, к вечеру не раз просыпается и начинает бродить по кругу, а сердце не находит покоя. На рассвете он берется за учебник языка жестов, до боли сплетает пальцы в узел и мысленно восхищается отточенной жестикуляцией Белль: ее руки то ныряют вниз, то сливаются двумя потоками, то замирают, то тревожно сцепляются, как зубцы шестеренок. Кто бы мог подумать, что язык тела столь красноречив.
Но Джозеф не оставляет стараний. Как будто сызнова учится выражать мир словами. Дерево: дважды тряхнуть раскрытой ладонью у правого уха; кит: нырнуть тремя пальцами в море, образованное сгибом локтя другой руки. Небо: сомкнуть ладони над головой и резко разомкнуть, будто для того, чтобы развести облака в стороны и уплыть сквозь этот зазор прямо в поднебесье.
Над океаном гремит гром, с макушек деревьев кричит воронье. Осталось ждать совсем немного, рассуждает Джозеф. Помидоры уже почти дозрели. Начинается дождь, сквозь древесные кроны пробиваются нешуточные ледяные капли. Со времени последней встречи с Белль минуло две недели – и вот он снова застает ее в огороде: одетая в синий плащ, она склоняется над грядкой, выдергивает сорняки и бросает их в заросли ежевики. Дождевые капли отскакивают от ее плеч. На миг он замирает. Небо вспарывает молния. С кончика девичьего носа сбегает струйка дождя.
Джозеф ступает среди посадок; томаты задумчиво повисли на стеблях, нежно-зеленые дыни прячут обмазанные серой грязью бока. Он вырывает тонкую сорную травинку и отряхивает с корней землю.
– В прошлом году, – начинает он, – здесь погибали киты. Прямо на пляже. Их было шесть. У китов свой язык: щелчки, скрипы и даже позвякиванья, ни дать ни взять – звон бутылок. Те киты, умирая на песке, переговаривались. Как старички.
Белль качает головой. У нее покраснели глаза. Жестами он просит у нее прощения. Ну пожалуйста. И признается:
– Я сглупил. Твоя идея не так уж и плоха в сравнении со всеми моими.
А затем продолжает:
– Сердца тех китов я похоронил в лесу. – И проводит руками перед грудью, говоря на языке жестов: «сердце».
Она смотрит на него, склонив голову набок. Лицо ее смягчается. «Как ты сказал?» – переспрашивает она жестами.