Балатонский гамбит - читать онлайн книгу. Автор: Михель Гавен cтр.№ 63

— Это очень опасно, Мари, — он откинулся назад, увлекая ее за собой. Она намотала ему на запястье длинный коричневый локон волос. Подняв руку, он поцеловал его.

— Да, это опасно. Но это очень важно. Это не менее важно, чем наступление, которое вы ведете здесь. Не менее важно, чем оборона Берлина. От этого зависит будущее Германии, что с ней будет, если наступление и оборона не помогут. Надо использовать разногласия между союзниками, надо выбить у Сталина его главный козырь — деятельность концлагерей, которым он сдерживает своих союзников, уже готовых от него отказаться. Когда большевики захватили Польшу, они в полной мере воспользовались этим преимуществом и заклеймили нас на весь мир. Надо помочь англичанам и американцам найти повод, чтобы снова принять нас как цивилизованное государство. Из-за лагерей они не могут поступиться своими принципами. Мы должны проявить готовность идти на компромисс. Я уже не говорю о жизнях тех людей, которые содержатся в этих лагерях. Они все имеют право жить, любить, как я люблю тебя, — она обняла его за плечи, прислонившись щекой к виску. — Они все на это имеют право, будь они французы, евреи или цыгане. Если не можешь возвращать жизнь, не торопись ее забирать, это не в твоей власти, так написал Толкин. Он был прав. Нам не дано возвращать жизнь мертвым. И никакие теории не оправдывают массовую гибель людей в газовых камерах. Да, никто не хочет связываться, все боятся, все сейчас думают о себе. Но я не боюсь. Я поеду. Я врач, я всегда старалась облегчать страдания людей, чтобы они были счастливы, здоровы. Я не могу остаться в стороне. Ни в коем случае. Даже если бы меня посылали бы на другой фронт, я нашла бы возможность остаться здесь с тобой, но это тот случай, когда я просто не могу себе этого позволить. Тот случай, что если можешь сделать самую малость, делай. Остаться в стороне и думать о себе — бесчестно, преступно.

— Мы больше не увидимся? — он отстранил ее, взглянув в глаза.

— Я не знаю, — она в растерянности пожала плечами. — Наступают дни, когда не знаешь, что случится в следующий час. Но почему не увидимся? Если все пройдет благополучно и к стенке меня не поставят, — она улыбнулась, — я побуду немного в Шарите, разберусь там со всем, что накопилось, и снова напишу рапорт, чтобы меня направили сюда. Мы обязательно увидимся, Йохан. Я все сделаю для этого. Что же мне еще делать, как не стремиться к тебе навстречу?

— Мари, — он с нежностью взял ее за плечи. — Ты будешь там одна, я буду далеко, но если… — он запнулся, она почувствовала, как он взволнован. — Если будет ребенок, обещай, ты ничего не сделаешь без меня. Ты врач, ты все можешь, можешь даже мне не сказать, наверное, это твое право, но я прошу тебя.

— Ты так хочешь его? — она отстранилась, глядя ему в лицо.

— Я люблю тебя. Очень люблю. Да, хочу.

— Об этом рано еще говорить, — она опустила голову, чтобы скрыть смущение, — природа очень осторожная, хитрая и умная. Она бережет плоды любви, чтоб раньше времени никто не узнал и не испортил. Она борется до самого конца, даже если женщина решает сделать аборт, стараясь обмануть врача. Это всегда трагедия. Так что я во всем полагаюсь на природу. Но обещаю: я ничего не буду делать, не сказав тебе. Вообще ничего не буду делать, просто оставлю. И это вовсе не мое право, не исключительно мое, это же наша любовь, наше общее чувство.

— Но воспитывать будешь одна, — он рассмеялся, и этот смех был почти по-мальчишески счастливый. — Я на фронте, извините.

— Извиняю. Я тоже на фронте. Так что воспитывать будем прямо здесь, в госпитале у Виланда. Рейхсфюрер будет счастлив: будущие бойцы с молоком матери впитывают запах пороха и вырастают прямо на поле брани. Мартин это заслужил, он так радел за то, чтобы все состоялось, что это будет ему достойная награда.

— Он, правда, будет доволен. Он очень любит детей. У него двое своих, это будет третий его воспитанник.

— Знаешь, мне только что снилось, что он есть, — она прислонила ладони к лицу, закрыв глаза. — Это был чудесный сон. Я видела, что мы оба в моей спальне в Грюнвальде и собираемся идти в зоопарк. Ты со своей старшей дочерью, а я со своей, то есть с Джилл, смотреть ее любимого жирафа. А твоя дочь каких животных любит? — она постаралась спросить словно невзначай, но замерла, ожидая ответа.

— Мишек. Бурых медвежат. Она все время просит, чтоб ей покупали этих плюшевых медвежат. Ну а от живых она, конечно, в полном восторге. Ты, в самом деле, хочешь познакомиться с моими детьми? Я был бы рад, — он заглянул ей в лицо.

— Да, конечно. Ты же сказал, в наших отношениях не должно остаться ничего неприятного. Значит, я буду рада, если твои дети появятся в нашей жизни и займут в ней какое-то место, меня это не огорчит.

— Ты удивительная, чуткая женщина… — он с нежностью провел рукой по ее волосам и вытащил заколку. Волосы густой коричневой волной упали на плечи.

— Точно так же ты мне сказал и во сне, — она качнула головой, отбрасывая их назад.

— Потому что я на самом деле так думаю.

— Случится ли это все? Будет ли так, как в моем сне? Или все действительно только сон?

— Почему не случится? — его пальцы с нежностью скользнули по ее щеке, спустились на шею, он расстегнул воротник ее мундира и верхние пуговицы. — Мы обвенчаемся, как только это будет возможно, как только я приеду в Берлин. Я мог бы написать рейхсфюреру, но я не могу сделать этого, не увидевшись с Зигурд, не поговорив с ней, не попросив простить меня. Только отделавшись письмом. Это было бы недостойно. Она была верной подругой и вполне заслужила того, чтобы выслушать лично мою просьбу о прощении. Я приеду в Берлин и сразу подам рапорт. Ты сомневаешься в моей решительности? В том, что я это сделаю? Если я говорю — я так и сделаю, Мари.

— Я сомневаюсь не в тебе, — призналась она, прислонившись щекой к его руке. — Я сомневаюсь в себе. Я старше тебя, я вряд ли смогу дать тебе все, что ты от меня ожидаешь. Мне уже не двадцать лет…

— И мне не двадцать, а уже тридцать. И между моими тридцатью и твоими, на несколько лет больше, нет никакой разницы. Я все знаю о тебе, о твоих мужьях, о твоих любовниках в Берлине, о гибели твоего сына, о твоих дочках и зятьях, даже о тех, которые служат в Красной армии. О твоей жизни, о твоих мыслях, о твоем теле, без которого я не могу дышать и жить. Только воспоминаниями о нем, когда тебя нет рядом.

— Я говорила — у меня плохой характер, — слабо возражала она. — Он хорош для военного хирурга, но плох для жизни.

— Все, что я видел, мне подходит. Я не люблю слишком сладкого. Твой шоколад с ванилью и апельсином и еще с ментолом, — он кивнул на потушенную сигарету, — меня вполне устраивает. Он и горький, и сладкий, и терпкий, и упоительный. Я все люблю в тебе. Что тебя удерживает? Какие-то прежние чувства? Ты меня не любишь? — он спрашивал, неотрывно глядя ей в лицо. Она смутилась.

— Какие прежние чувства? Нет, я не о том. Я люблю тебя. Больше никого не существует. Я только хотела сказать, что формальности — не главное. Главное — то, что я чувствую. Этого достаточно.