Аскольдова тризна - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Афиногенов cтр.№ 71

— Да, Селян, хотя он всегда слушался только Аскольда...

— Княже, Аскольд уже далеко от нас... С того печального зимнего дня.

«Значит, он не лицезрел белого призрака. Наверное, никто, кроме меня, не видит его... А мне он является, чтобы тревожить моё сердце...»

— И вправду думаешь, Селян, что Аскольд далеко? — спросил Дир.

Кормчий удивлённо посмотрел на архонта.

— Он близко, Селян... Ты даже не представляешь, как он близко от нас...

Прошло ещё время, и успокоилась мрачная буря. Унялось и море.

Но жалкое зрелище представлял собой сейчас флот русов: несколько десятков изуродованных лодей покачивались на пока ещё тёмных волнах. Дир смотрел на них, слёзы неудержимо текли по его щекам, и князь не стеснялся их... На него глядели простые ратники, а он плакал.

Гордый киевский князь плакал на виду у всех — что-то такое после мрачной бури открылось ему.

Из двухсот пятидесяти лодей уцелело пятьдесят семь. Страшная это цифра, а ещё страшнее вот эта — из двадцати пяти тысяч ратников в живых остались пять тысяч семьсот.

Ладно, если бы погибли в бою. Но боя не было... Мрачная буря... Состоялась месть свыше за гибель христианина Аскольда, или языческая душа его требовала тризны?.. Значит, предстоит что-то ещё?!

Уцелевшие лодьи русов ушли из Босфора назад, византийцы ликовали.

Лишь плакала в Константинополе одна Климентина.

Несмотря на свои умственные способности, которые я высоко не ставлю (не могу же я, простой монах Леонтий, сравниться, скажем, по этой части с философом), по приезде в Рим я сразу обратил внимание на пагубную зависимость пап от власти. Нам говорили, и мы убедились сами, что в Латеранском дворце царят ужасные нравы. А откуда хорошим-то взяться?! Ибо всякая власть, даже духовная, возвышает прежде всего тело, но не душу... А папы просто одержимы властью.

Считаю, что франкский правитель Пипин Короткий оказал дьявольскую услугу, когда в 756 году отдал папе Стефану Второму Равенский экзархат, отнятый у «длинных копий» (так звалось тогда воинственное племя лангобардов), и положил начало образованию в Италии Папской области с городами Рим, Венеция, Неаполь, Генуя и Равенна. Этой областью папы стали дорожить сильнее, чем верой. Всякими правдами и неправдами они всё больше и больше занимались светской властью, и всё меньше и меньше оставалось у них времени для беседы с Богом...

Да и от самого Рима, избранного резиденцией пап, за несколько миль разило цинизмом и развратом, что способствовало развитию сих качеств при папском дворе, ибо Рим всегда оставался языческим городом, где подвергались страшным мучениям обречённые на смерть христиане. И теперь каждый цирк, амфитеатр, коих осталось здесь множество и в коих умерщвляли последователей веры Спасителя, и Колизей, наконец подвергшийся разрушению, взывают к памяти погибших за святую веру. А их проклятия «вечному городу» застыли в каждом камне и, кажется, молча вопиют на улицах и форумах, по которым водили связанных по рукам и в ножных колодках христиан, отдавая потом несчастных на растерзание.

Император Диоклетиан, особенно озлобившийся на христиан в конце своего правления, однажды скомандовал целому войску выпустить стрелы в привязанного к столбу юного Себастьяна только за то, что он отважился сказать воинам слово в защиту новой веры.

Автор «Анналов» язычник Тацит, подробно описав пожар Рима в 64 году, уничтоживший город при императоре Нероне, вот как рассказывает далее: «Но ни средствами человеческими, ни щедротами принцепса [106] , ни обращением за содействием к божествам невозможно было пресечь бесчестящую его молву, что пожар был устроен по его приказанию. И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощрённейшим казням тех, что своими мерзостями навлёк на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами». (В частности, их обвиняли в том, что во время своих таинств они приносят в жертву маленьких детей.)

«Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу... в Риме». (Да и нельзя ожидать иного от языческого писателя!)

«Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличённых не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому». (Какое кощунство!) Но продолжаем далее...

«Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах или, обречённых на смерть в огне, поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц. И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, всё же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона».

Я пишу эти строки, и у меня сердце исходит кровью: представляю в ночных садах злобного и трусливого Тирана, тысячи сгорающих в огне живьём, словно факелы, вконец оболганных людей, которым вменили в вину не только поджог, устроенный по приказу самого Нерона, но и их ожидания конца света и Страшного суда, коего язычники боялись так же сильно, как кровавого бунта рабов... Поэтому христиан и провинившихся рабов они наказывали одинаково жестоко, вплоть до распятия на кресте.

Когда кто-то отдавал своего раба другим рабам с приказом гнать, бичуя, по форуму и затем убить, то вначале надевали на него деревянную рогатку, которой подпирали дышло телеги. Такого раба звали «фурцифер» или «фурка», по-латыни значит «подпорка» или «вилы».

Если же раба следовало не просто убить, а распять, то тогда фурку снимали, а на шею надевали патибулум. Он представлял собой настоящую шейную колодку, состоявшую из двух частей, открывающуюся именно для того, чтобы заключить в него шею осуждённого. Патибулум имел форму бруса, к концам которого прибивали или привязывали руки жертвы.

Под крестом же понимали установленный на месте казни столб с поперечным брусом. Что же касается распятия, то оно производилось раньше по-другому, чем нам это кажется теперь: преступника, висевшего в патибулуме, принесённом им самим, на верёвках втаскивали на вершину столба, и укреплённый там брус образовывал поперечину креста. Иногда преступника просто привязывали к поперечине, а иногда прибивали его руки к патибулуму (если это не было сделано ещё перед казнью), а ноги — к столбу и оставляли умирать в страшных муках.