Марк Шагал - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Уилсон cтр.№ 38

У Иды Бурде была одна подруга, идеальная спутница для художника-холостяка: Валентина Бродская, сорокалетняя еврейка из Киева, в настоящее время она держала шляпную мастерскую в Лондоне. Две женщины взяли на себя роль шадханим (свах), и вскоре Вава, как ее все называли, появилась в доме Шагала в Вансе. Через несколько недель приглашенная «домохозяйка» согласилась остаться надолго, но при условии, что ее нынешнее скромное звание сменится на более солидное — «жена». Шагал не возражал, и они сочетались законным браком 12 июля 1952 года, всего через четыре месяца после ухода со сцены Вирджинии.

В своих воспоминаниях Вирджиния говорит, что Клод — муж Иды Бурде — «опубликовал объявление о бракосочетании» от имени Шагала. Странно, поскольку в еврейских семьях такие объявления давать не принято. Однако хотя Шагал и говорил своим друзьям, как он рад, что теперь у него снова еврейская жена, скорее всего, Вава была крещеной — она обратилась к Христу еще в Лондоне, за годы до встречи с Шагалом. Мишель Горди, первый муж Иды, подтверждал это в беседе с Бенджамином Харшавом. По его словам, он узнал эту новость от лондонских родственников, которые близко знали Ваву. Харшав, в свою очередь, утверждает, что Вава скрывала свое вероисповедание от Шагала, и, хотя Вирджиния и говорит о «русско-еврейском происхождении» Валентины Бродской, упоминание о свадебном объявлении указывает на то, что ей было известно о том, что Вава крещеная.

Харшав предполагает, что Вава, будучи втайне христианкой, сделала все, чтобы свести к минимуму общение мужа с друзьями и приятелями, говорящими на идише. По его мнению, Вава перехватывала корреспонденцию на идише и прятала от Шагала идишские газеты, якобы чтобы муж лишний раз не расстраивался из-за «неприятных» новостей из Израиля. Вероятно, также, что именно по ее инициативе Шагал отказался иллюстрировать Агаду [56] , когда с такой просьбой к нему обратился Фонд Мэга, — отговорившись тем, что он не хочет, чтобы его считали еврейским художником. И в том, что Шагала похоронили на христианском кладбище, тоже несомненная заслуга Вавы: такое не придет в голову даже самой вздорной и мстительной иудейской жене. Я предполагаю, что Шагал прекрасно знал о том, что Вава христианка, — но не обращал на это внимания. Он и сам испытывал большой интерес к Христу, и, похоже, на этом этапе жизни ему достаточно было просто иметь надежную спутницу, и в этом отношении Вава была почти идеалом. «Она из непростой семьи, — говорил он нью-йоркскому искусствоведу Эмили Дженауэр в частной беседе. — Когда мой отец таскал бочки с селедкой, Бродские в Киеве покупали полотна Тинторетто!» Ну, может, это и не совсем правда, но суть понятна.

Сначала Ида, дочь Шагала, и не подозревала, что с появлением Вавы ее роль как главного поверенного отца в сделках на рынке искусства закончится. Вава была не только привлекательной и интеллигентной, она была еще и очень инициативной и волевой. Говорят, в какой-то момент, когда ее отношения с мужем осложнились, она организовала быстрый развод и снова вышла за Шагала, но на более выгодных для себя условиях. Вава быстро сделала галерею Мэга единственным представителем Шагала на рынке искусства, и влияние Иды на отца сразу сошло на нет. Будучи дамой весьма практичной, Вава постаралась так организовать жизнь своего супруга, чтобы у него было все необходимое для работы, и начался новый счастливый и безмятежный период в жизни художника.

Новые формы, особенно литография и керамика, продолжали интересовать Шагала. Иногда он работал вместе с Пикассо в керамической мастерской Мадуры в Валлорисе. На фотографии 1951 года — два великих художника: Пикассо с обнаженным торсом, Шагал в неизменной клетчатой рубашке — вид у обоих довольный и счастливый, судя по всему, они отлично ладят друг с другом. По сравнению с Пикассо в работе с глиной Шагал был почти новичком. Его первые изделия из керамики — это скорее «шагаловская» роспись на тарелках и вазах, они лишены цельности. Пикассо, напротив, был весьма изобретателен в использовании глины: ручки, носики кувшинов, плоские поверхности выполнены в форме ушей, носов и лиц. Похоже, на Пикассо опыты Шагала не произвели особого впечатления, однажды он даже разыграл его, расписав одну из своих незаконченных тарелок а-ля Шагал.

Но, как и следовало ожидать, со временем их отношения испортились. Франсуаза Жило, близкая подруга Пикассо, в своих воспоминаниях «Жизнь с Пикассо» рассказывает о неприятном случае за ланчем у Териада, который положил конец дружбе двух художников. Пикассо был не в духе, не видя вокруг пышнотелых дам, и начал подтрунивать над Шагалом — мол, тот давно не был в России. Подтекст был очевиден: «Почему ты не возвращаешься на родину?» Шагал ответил, что не так наивен, чтобы верить в коммунизм, как Пикассо. На это Пикассо заметил: «Думаю, для тебя это вопрос денег. Там много не заработаешь», — намекая на пресловутую еврейскую выгоду. И Шагал обиделся.

Модернизм и его проказливое дитя — кубизм — стали чем-то вроде международного нивелира. В Париже накануне Первой мировой войны жили самые разные художники: Пикассо и Хуан Грис из Испании, Александр Архипенко и Наталья Гончарова из России, Диего Ривера из Мексики, еврейские художники со всей Европы. В условиях изменившегося восприятия — когда изобразительное искусство вышло на первый план и можно было зримо увидеть невидимую четвертую ножку стула — религия, прежде ответственная за невидимый мир, теряла свою привлекательность. Добавьте к этому романтически настроенных левых политиков — и получите рецепт счастливого универсализма. Но после двух войн всяческие «измы» уже не казались столь привлекательными, особенно для евреев, которым надолго запомнились годы гонений, — и кем бы они ни мнили себя, было очевидно, что мир может смотреть на них совсем иначе. Шагал, в духе универсализма, мечтал об открытии «нерелигиозного» музея «Библейское послание» под Ниццей, однако ехидное замечание Пикассо словно отбросило его на годы назад, к предрассудкам старого мира.

На самом деле отношения Пикассо с еврейскими знакомыми всегда были неровными. Самый возмутительный случай произошел во время оккупации Франции, когда нацисты арестовали его давнего приятеля — французского поэта, художника, писателя и критика Макса Жакоба, Пикассо был знаком с Жакобом с 1901 года, тогда они снимали в Париже одну комнату на двоих.

Жакоб был очень заметной фигурой на парижской арт-сцене. Несмотря на гомосексуальную ориентацию, в 1909 году, в возрасте тридцати трех лет, он обратился в католичество, испытав мистическое просветление, но его христианская вера не спасла его от нацистского преследования. В феврале 1944 года его арестовали в Сен-Бенуа-сюр-Луаре, и его друзья пытались освободить его из-под ареста. Жакоба поместили в Дранси — французский пересылочный пункт, из которого евреев отправляли в Освенцим. Из Сен-Бенуа-сюр-Луара он ухитрился послать письмо Жану Кокто с просьбой о помощи, особенно он надеялся на Пикассо, который имел некоторое влияние в немецких властных структурах. Кокто написал письмо с просьбой освободить Жакоба, собирал подписи и лично доставил петицию фон Розе, советнику посольства Германии, занимавшемуся пересмотром дел арестованных. Пикассо отказался ставить подпись на прошении. Фон Розе весьма почитал творчество Жакоба, но это не было гарантией освобождения. Пьер Колль, литературный агент Жакоба, пришел к Пикассо домой, на улицу Гранд-Огюстен, и умолял замолвить слово за Жакоба. И вновь Пикассо отказался, сказав Коллю на прощание: «Думаю, нам не надо вмешиваться. Макс сущий дьявол. Он и без нашей помощи выберется из тюрьмы».