Мед и яд любви - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Рюриков cтр.№ 21

Смерть любви — это смерть части души; но эта часть души возрождается, снова вырастает. У юных — знать это исключительно важно — такое заживление души идет куда скорее, чем у взрослых. Раны их зарастают быстрее и бесследнее — тут лежит для них еще одна надежда и еще одно смягчение беды.

Но, пожалуй, самое главное, чего не знают юные смертники любви, состоит вот в чем. Будущее счастье для них более вероятно, чем для тех, у кого не было краха любви. И причина здесь именно в том, что у них есть опыт несчастья — великий душевный опыт, который дает душе безотчетное знание подводных камней любви, подсознательное умение обходить их. Это один из лучших учителей души, и поэтому на тех, кто прошел сквозь любовную катастрофу, как бы действует закон возмещения: шансы на будущее счастье у них возрастают.

«Неверно, что у переживших крах возможность счастья увеличивается. Не надо золотить пилюлю: я думаю, они в таком же состоянии неопределенности, как и все, и у них все может быть — и счастье, и новое несчастье» (Новосибирский академгородок, ДК «Академия», июнь, 1980).

Что ж, спор идет вокруг очень загадочной и очень двоякой вещи. Как именно влияет на душу несчастье, какие сплетения невидимых нитей приводит в ход — во всем этом куда меньше ясного и куда больше неясного. Верно, что у тех, кто пережил любовный крах, может быть и новый крах. Несчастье в любви — не гарантия от нового несчастья, и бывает даже, такие несчастья идут чередой… Так случается с человеком, который не умеет учиться счастью у несчастья.

Но во многих из нас эти несчастья как бы включают подспудные двигатели психологического самосохранения. Как организм вырабатывает антитела против враждебных микробов, так и душа вырабатывает свои защитные «антитела». Обжегшись на одном типе людей — которые ей не по плечу — или на одном типе поведения — которое не ведет к цели, — душа начинает неосознанно опасаться этого типа людей или этого типа поведения. В подсознании бурно расшатываются любовные компасы, идеалы, ориентиры, сотрясаются и трещат невидимые устои поведения — идет безотчетный пересмотр всего, что привело к краху.

Выходу из этой невидимой ломки очень мешает вспышка неполноценности, которая всегда разражается после любовного краха: она как бы впрыскивает в душу яды безысходности, парализует ее.

«Я пережила несчастную любовь, и у меня в душе осталась пустота. Если я и увлекаюсь кем-то, то ненадолго. Мне кажется, что я уже просто не способна полюбить еще. А вы говорите, что у несчастных в любви больше шансов на счастье! Г., 19 лет» (Москва, ноябрь, 1984).

Такие настроения как раз и рождает нам чувство неполноценности. От чего зависит здесь будущее счастье или несчастье? От того, кто победит в идущей внутри нас неосознаваемой схватке — энергия силы или бессилия. От того, сумеет ли наше сознание помочь этим полуслепым беззвучным землетрясениям, этому перекраиванию душевной подпочвы.

Когда сознание умно помогает подсознанию, душа начинает яснее видеть, кто ей под стать и какое поведение лучше ведет к цели. Она как бы прицельнее ощущает, в кого можно влюбляться и какое поведение дает больше шансов на ответное чувство.

Первые влюбления, как правило, идут вслепую, и чаще всего бывают безответными. Большинство из нас проходит в юности школу несчастной любви, и это, пожалуй, благодатная школа.

Известные воспитатели Никитины учат детей падать раньше, чем ходить; так же, наверно, и в любви — чем раньше мы научимся падать, тем лучше будем и ходить. Может быть, это и злой парадокс, но для юных несчастная любовь — благо. Пожалуй, в юности стоило бы даже радоваться несчастной любви, потому что она — как корь или свинка: чем раньше ее перенесешь, тем глубже иммунитет, невосприимчивость; чем позже — тем она больнее и тем тяжелее осложнения от нее.

Горе может стать путем к радости, несчастная любовь — трамплином к счастливой любви. Все зависит здесь от того, сумеем ли мы учиться у горя — учиться понимать себя и других, учиться победительному поведению, которое завоевывает ответное чувство…

У нас нет культуры одоления горя, перетерпливания несчастья, нет культуры выхода из трагических положений. Докультура здесь — как удвоитель горя, она резко усиливает и продляет его. Умение удерживать боль, способность переключать себя, перекрывать потоки горя потоками других чувств — это психологические ослабители боли, они помогают человеку выходить из кризиса быстрее и умудреннее.

Древние греки умирали с улыбкой, улыбка поддерживала им дух, помогала и в момент смерти оставаться человеком — и этим облегчать себе смерть. Спартанцы недаром учили детей презирать боль — «я выше тебя, боль, мой дух сильнее». И сейчас еще улыбка, как защита от горя и способ уменьшить его, живет в Японии. Японцы мужественно улыбаются в горе, скрывают свое горе за улыбкой — и от этого в душе у них растут струнки стойкости, которые закаляют их, помогают легче переносить горе.

И на Руси душевная стойкость всегда была основой народной культуры, но в наш век ее убивает изнеживающее кисейное воспитание.

Видимо, главное в культуре горя — действовать, не быть щепкой в засасывающем омуте тоски: усиливать свои слабые места, лечить себя самопознанием, радостями, новыми впечатлениями или — клин клином — новыми увлечениями…

Действия требует от нас само устройство человеческих чувств, сама односторонность их мозговых механизмов. У несчастного человека царит в мозгу доминанта тоски, двойная черная оптика. В каждом сигнале жизни, в каждом впечатлении, даже самом ярком, эта оптика резко преувеличивает темные стороны и резко уменьшает светлые. Черный дальтонизм чувств отравляет человека, вызывает у него упадок всех сил — депрессию.

Но в мозгу есть и механизм защиты от взбесившейся доминанты, его нашли недавно нейрофизиологи из Ленинградского института экспериментальной медицины. Это как бы гаситель, переключатель эмоций, он противится диктатуре любой эмоции, разгулу любой доминанты: он создает вокруг нее зоны торможения и этим самым мешает ей втягивать в себя чужие ощущения, покорять соседние зоны мозга.

Потому-то (парадокс эмоций) после бурного веселья наступает непонятная грусть, а смерть близкого может вызвать всплески нервного смеха — неловкого, стыдного, неожиданного. Такие парадоксы как раз и рождает переключатель эмоций — защита мозга от губительной односторонности. Но тяжелая тоска может и подавить этот переключатель, вывести его из строя, и чтобы помочь ему, нужны упорные усилия — часто через силу, на одной воле…

Нейрофизиологи из Института высшей нервной деятельности и 1-го Московского мединститута установили: пассивное поведение продляет жизнь тягостных чувств; активное, деятельное запускает переключатель этих чувств.

Исключительно важен здесь наш подход к своему горю, умение видеть его истинный размер. Когда-то прославилось отношение к горю римского полководца Павла-Эмилия. Он одержал победу над врагом, но у него погибли оба сына. Римляне верили тогда в закон расплаты, по которому каждое добро уравновешивается злом и за каждую победу приходится платить бедой. И Павел-Эмилий сказал народу на форуме: