Скажи красный - читать онлайн книгу. Автор: Каринэ Арутюнова cтр.№ 16

Птенец прожил чуть больше месяца, – его подобрали в сосновой просеке на окраине города, – разевая красную пасть, бился жилистым тельцем, крыльями, – одно было явно перебито и свисало косо и беспомощно.

Брови ее поползли вверх, образуя трогательный треугольник с продольной морщинкой на переносице, – подкидыш, – прошептала она и сгребла детеныша джинсовой курткой; прижатый к груди, он еще трепыхался, а потом неожиданно затих.

Метался по балкону, оставляя белесовато-желтые потеки, похожие на смачные плевки, подпрыгивал на раскоряченных лапах, ударялся о стены, шарахаясь от собственной тени, пытался взлететь, но что-то там у него не складывалось, – накормить горемычного сироту удавалось лишь ей, – в растопыренный клюв вбивались комочки хлебного мякиша, размоченные в молоке, – уродец плевался и пищал, но уже через пару деньков сам бросался навстречу и благодарно склевывал с ладони какие-то зернышки, хотя глаз его, вздорный как у рыночного зазывалы, подергивался подозрительной пленкой, – от внезапных ударов клювом на руках оставались синяки, – дикое взъерошенное существо создавало много шума и беспорядка, пока однажды утром балкон не оказался пустым, хоть и со следами свежего помета, – тут же ринулись вниз, но не нашли даже горсточки перьев, зато неподалеку от мусорки слонялся могучий самец кошачьего племени, весь вкрадчиво-черный, с бандитской ухмылкой на усатой морде.

Долго драили балкон, по подкидышу не то чтобы горевали, но вспоминали часто, – ему ведь даже имя успели придумать – Варька, – отчаянную его жалкость, либо жалкое отчаяние уличного калеки, так трогательно оповещавшего мир о своих птичьих правах.

* * *

А косенькая – ничего! – косенькая? – ну да, он сместил взгляд чуть левее – за выразительным рельефом – среднерусских равнин и холмов, за пышнотелой русоволосой красотой узрел нечто и впрямь косенько переступающее ножками, с выпирающими скулами и ключицами, с глазами смешливыми и чуть косящими, самую малость, шла вразвалочку, вытягивая длинную шею;

друг проводил косенькую цепким взглядом, ах ты, ведьмочка! – минут через двадцать уже плотно сидели в уютной кафешке через дорогу – друг хохмил, а русая девушка, кажется, ее звали Зоя или Зина, громко смеялась, потряхивая грудью, а косенькая фыркала в кулачок, давясь смешком, друг толкал под столом коленом, но как-то так сложилось, вопреки всему, что к часу ночи она шла рядом с ним, царапая асфальт острыми каблучками, изредка приваливаясь плечом, касаясь бедром; в лифте сцепились ртами – так и ввалились в дверь, на ходу теряя обувь, пока не рухнули на диван.

Ела беспорядочно, оставляя следы в виде хлебных корочек, косточек от вишен и слив, разбрасывая блестящие фанты, яблочные огрызки, круглые коробки от монпасье; во рту ее вечно что-то дробилось, хрустело – засахаренные орешки, барбариски, кажется, даже во сне она булькала газировкой;

вскакивала посреди ночи, плелась к буфету; сквозь сон он слышал шорохи и возню, ну, конечно, обязательно роняла что-то, с чертыханиями и звоном – возвращалась удовлетворенная и тут же засыпала, опрокинувшись навзничь, рассыпав жесткие колечки волос; он клал ладонь на ее живот – нежная впадинка пупка и все эти тревожные выпуклости, что-то там начинало пульсировать, – с сонным урчанием она выгибалась по-кошачьи навстречу его руке.

* * *

К исчезновениям ее привыкнуть не мог, как и к беспородности, непривязанности, ни к чему и ни к кому, – изредка всплывала ее мать, странное существо, четырехугольное, на коротких ногах, переваливающееся со свистом и одышкой, она вваливалась без предупреждения и долго сидела на кухне, распространяя удушливый запах вперемежку с никому не нужными новостями, – кто-то там сгорел заживо, кого-то посадили, – из чуждого, враждебного ему мира; он кивал головой и с ужасом вылавливал знакомые черты, вот и гримаска, оттягивающая вывернутую нижнюю губу, и пожимание плечами, – должно быть, в старой мегере еще жил призрак милого котенка, – в выпуклых цыганских глазах с желтоватыми белками – знакомый зеркальный блеск; после ухода этой женщины хотелось распахнуть окна, – у дочки с матерью были странные отношения – смесь животной нежности и рыночного какого-то визгливого хамства…

Исчезала внезапно, вдруг соскучившись лицом и телом, – по вечерам, на день – два, – к матери ездила, коротко отвечала на все расспросы и пожимала плечами, вялая, водила пальцем по столу, сдвигая крошки, – отчаянно мерзла, куталась в кофты, свитера, – поражала этой способностью часами валяться в постели, с желтоватым отечным лицом, хнычущими интонациями больного ребенка, а потом вскакивать, бестолково суетиться, дразня глазами, косым просветом меж ног, ускользающими грудками, шершавым острым язычком, – ошеломленный, стискивал ее хлипкие ребра, благодарно и немо слизывал с пупка соль и влагу… все опасался что-то в ней поранить, изумляясь ее силе, пугаясь всхлипов и мычания, шшш, – запускал пальцы в ворох колючих волос, укачивал, прижимая к груди…

Кто он? – дрянь… дрянь, – не желал ничего слышать, притворяясь глухим, слепым, – но все было сказано, – скомканные тряпочки, неглаженные, разноцветные, цыганские, – выстиранные накануне его руками, летели в сумку – куда? В ночь… – глухо хлопнула входная дверь – внизу явно ждали – кляня себя за малодушие, бросился к окну.

* * *

По-детски обрадовался при виде русоволосой, кажется Зоя или Зина, нет, все-таки – Зоя, – неподалеку от автобусной остановки, – шли в ногу, обмениваясь дежурными фразами, в которых ни слова, ни на полсловечка – о ней, пропавшей осенью, но он еще надеялся, заглядывая в красивые чуть выпуклые глаза, полные будто нарисованные губы двигались, обнажая ровный ряд здоровых крепеньких зубов, – она шла рядом и говорила, говорила, а дома – разделась торопливо, подчиняясь его нетерпению, смешно застревая плечами и руками в рукавах тесного платья, – он помогал ей, смущаясь – на мгновение – ее большого тела и полупрозрачного бюстгальтера, – долго возился с застежкой, пока она, не заведя руки за спину, с облегчением щелкнула…

Голые, лежали рядом, почти не соприкасаясь телами, – его обдавало жаром и чужим, чересчур плотским запахом, – если там были дольки лимона, жасмин и мускус, и что-то еще, узнаваемое вмиг, – смесь шоколадной помадки и жареного миндаля, и эта ее детская изнеможенность, раскинутые плети рук и ног, – то тут – спелое дыхание русоволосой крепкой женщины, – он провел ладонью по теплому животу и скромному снопику мягких волос на лобке, даже на ощупь – русых.

Босой прошлепал на кухню за водой – запрокинув голову, пила, почти монументально устремив в него свою белизну и розовость, розовость и белизну, – допив до донышка, поставила стакан и плавно запрокинулась на спину, утягивая его за собой, в свое вместительное и гостеприимное пространство;

раскачиваясь над нею, слышал ее уханья, вначале сдержанные, с возрастающим накалом и удивлением – ну надо же? – надо! – почти выкрикнул он и в подтверждение своим мыслям в несколько энергичных толчков довершил начатое, – удивленное уханье сменилось почти детским писком, – большая человеческая самка кричала пронзительным дельфиньим голосом, а он уже был далеко, освобожденный от самого себя и ее жаркого тела, – курил, улыбался, наблюдая, как бесстыдно заправляет она свои груди в нарядный кружевной бюстгальтер.