Приговор - читать онлайн книгу. Автор: Кага Отохико cтр.№ 263

Вдруг в тёмной, словно завешенной туманом комнате вспыхивает свет. Оказывается, он всё ещё здесь. Он вовсе не «покойный Такэо Кусумото», он «воскресший Такэо Кусумото», и именно ему принадлежит эта живая плоть, ощупывающая взглядом предметы вокруг. «Воскресший Такэо Кусумото» открыл Новый Завет и принялся разглядывать ряд крестиков на титульном листе. Крестики слева от проведённой в центре вертикальной линии — казнённые, под ними мелко подписаны имена. После имени Итимацу Сунада он поставил ещё один крестик и снизу написал имя — Такэо Кусумото. Крестики справа от центральной линии — родные и близкие. Патер Шом, отец, в будущем сюда предполагалось вписать мать, Эцуко Тамаоки, отца Пишона. Это его маленькое кладбище. На горизонте зеленеют горы, над ними — белоснежная вершина Фудзи. Ступая по ещё не растаявшему снегу, он идёт между рядами надгробий и оказывается перед сверкающим крестом. Могила патера Пишона. Далеко впереди — могила Такэо Кусумото… К внутренней стороне обложки приклеена бумажка, вырезанная в форме гроба, и написано: «Подарок от патера Шома ко дню моего Крещения… 9 июля 1955 года». Обложка сильно замусолена, ведь с того самого дня он не расставался с книгой. Он открыл её наугад, и она привычно раскрылась на 20-й главе Евангелия от Иоанна. Глава о Воскресении. Когда-то, когда он её прочёл, ему было ниспослано откровение, и он уверовал в Воскресение Христово. Он вернулся к 19-й главе. Страдая от ужасной боли, распятый Иисус беспокоился о матери своей и учениках. А он? Сможет ли он последовать Его примеру? Удастся ли ему прожить часы, оставшиеся до казни, думая только о других? Такэо взял чётки и начал читать молитвы. Постепенно душа обрела покой, и он понял, что снова стал «реальным живым Такэо Кусумото». Наверное, испытанные им странные ощущения были сродни видениям дзэнских монахов. Вот ведь и Святой Иоанн Креста, кажется, считал большой помехой в духовной жизни возникновение у человека неестественной чувствительности. Такэо снова принялся молиться. Глаза — долу, а сердце — горе. Душа заполнилась кромешной тьмой. В тишине, такой глубокой, словно он находился в толстостенной камере-обскуре, раздался беззвучный голос, произносящий слова Блаженного Августина: «Вот сколько бродил я по своей памяти, ища Тебя, Господи, и не нашёл Тебя вне её». Открыв глаза, Такэо понял, что совершенно успокоился, и начал приводить в порядок свои вещи.

Сначала он развязал узелок, приготовленный специально для этого дня. Рукопись «О зле», конвертик для пряди волос и ногтей, список тех, с кем он должен проститься, почтовая бумага, конверты и открытки, комплект чистого нижнего белья, копия документа, подтверждающего его согласие на предоставление своего тела для анатомических работ, фотографии патера Шома и матери. Потом извлёк пачку новогодних открыток, сверил со списком и сократил число лиц, которым он должен писать прощальные письма, до двадцати. Прочитал записку, приклеенную к рукописи «О зле». «Эту тетрадь прошу уничтожить после моей смерти. Я писал её не для публикации». Отодрав записку, выбросил её, после чего написал новую следующего содержания:

Госпоже Эцуко Тамаоки

Эту тетрадь оставляю тебе. Благодаря тебе я прожил весь год словно в прекрасном саду, среди лучезарных цветов, радуясь каждому дню. Я сумел безраздельно поверить тебе, и лёд, сковывавший моё сердце, начал таять. В этой тетради — заметы сердца, скованного льдом. Помяни меня так, как сочтёшь нужным.

Он добавил к вещам чётки, авторучку, тренировочный костюм — подарок Эцуко и снова завязал узелок.

Ему не потребовалось много времени для того, чтобы привести в порядок свои вещи. Письма, уже разобранные, лежали в картонной коробке, грязное бельё было перестирано, количество книг в камере сведено до минимума. Оставалось только подмести пол и вытереть пыль. Пока он это делал, к нему заглянул надзиратель Таянаги, чтобы узнать, как дела, но он попросил его зайти чуть попозже, тщательно протёр шкафчик снаружи и даже внутри, прочистил унитаз и вымыл его с мылом. Последовательность этих действий была обдумана им заранее, достаточно было поставить иглу на пластинку и не мешать её движению. С удовлетворением обозрев аккуратно сложенные стопками вещи, он подошёл к окну.

Снег перестал идти, но дул сильный ветер, гималайская криптомерия во внутреннем дворике вся, вплоть до нижних, толстых ветвей, содрогалась под его порывами. Это был тот же самый южный ветер, который так неистовствовал во время прошлого снегопада, но новая камера Такэо была с противоположной стороны, поэтому в окно не дуло, только тревожно шумел мир за неподвижным стеклом. Повертев ручку, он распахнул окно. Действие, которое всегда давалось ему с таким трудом, на этот раз прошло без всякой заминки, воздух в камере мгновенно пришёл в движение, повеяло прохладой. Только тут он и осознал, какая духота была в камере. Нижнее бельё пропиталось потом, это было неприятно. Но ему сказали, что после обеда его отведут в баню, поэтому он решил потерпеть и не переодеваться.

Его окликнул Коно. Ну и слух же у него!

— Эй, где это ты был?

— Да так, вызывали… — уклончиво ответил он. Начальник зоны строго-настрого запретил ему говорить с заключёнными о том, что произойдёт завтра.

— К кому? Кто тебя вызывал?

— Этого я тебе не могу сказать.

— Чего задаёшься-то? А, знаю — тебя вызывал дядюшка Фудзии. Да вот и давеча, разве не он к тебе заходил? Уж его-то шаги ни с чьими не спутаешь! И что же он тебе сказал?

Такэо стал раскаиваться, что открыл окно. От Коно не так-то легко отделаться.

— Что, не можешь сказать? Тогда я скажу. Небось, обо мне выспрашивал — что да как. В каких я отношениях с товарищем Карасавой, была ли у меня связь с пикетчиками, говорил ли я что-нибудь в адрес этого мерзавца Нихэя… Ты ведь у нас образованный, а значит, принадлежишь к одному классу с этими мерзавцами. Наверняка ты с ними заодно! Точно, от тебя они и узнали, что я собираюсь начать борьбу в суде, выдвинув иск о возмещении морального ущерба! Хорош молоть языком, вот и проболтался. Ну как, сознаёшься?

— Да ты что? Ну и фантазия у тебя! Снимаю шляпу. Но только ты ошибаешься, меня вызывали совсем по другому поводу.

— По какому? Что их ещё может интересовать?

— Кстати, я хотел спросить, почему тебя-то не наказали после этой истории на спортплощадке?

— Откуда я знаю? Может, эти мерзавцы просто меня боятся? А впрочем нет, они ведь со вчерашнего дня разбираются с товарищем Карасавой. Может, сегодня и меня вызовут.

По коридору, перекрывая шум ветра, прозвучали, приближаясь, шаги надзирателя Таянаги. Когда открылся глазок, Такэо нарочно отвернулся к унитазу и стал мочиться. Коно тоже замолчал. Шаги снова удалились. Вдруг он понял, что его терпение лопнуло, он больше ни минуты не может оставаться в положении «поднадзорного», с которым мирился все эти годы. С другими заключёнными разговаривать запрещено, никогда, даже справляя нужду, нельзя быть уверенным в том, что за тобой не наблюдают. Подсудимый, приговорённый, заключённый, отбывающий наказание. Завтра всему конец. Настанет день освобождения. Он, конечно, не Андо, но и у него нет никакого желания возрождаться ещё раз в человеческом облике. Может, в следующий раз повезёт, и он родится алым тюльпаном? Такэо принялся расхаживать по камере, ощущая лёгкость во всём теле. Три шага — стена, три шага — стена. Скоро он выйдет на волю. Даже если ему предстоит попасть на стол в анатомическом театре медицинского университета, он всё равно будет на воле. Три шага — стена, три шага — стена. Он шагал быстро, словно это могло ускорить бег времени. Пол покачнулся и пошёл вверх. Как будто он в гондоле дирижабля. Раньше пол всегда проваливался. Падение в бездну, преисподняя, конечный пункт. Но на этот раз пол почему-то поднимается вверх. Зарокотал мотор дирижабля. Тук-тук-тук… Нет, это не мотор, это Коно подаёт ему сигнал.