Сокровище господина Исаковица - читать онлайн книгу. Автор: Данни Ваттин cтр.№ 19

— Хорошо живете, – произносит он, едва успев прожевать отправленное в рот. – Много ходите по ресторанам. Мне в детстве в них бывать не доводилось.

— Обычно мы в рестораны не ходим, – говорю я. – Но с собой мы еду не взяли, а на пароме нет продуктовых магазинов.

— Ерунда, – возражает отец, – вы непрерывно где‑нибудь едите. Я сам наблюдал. Пиццы, гамбургеры и тому подобное. В мое время все было по–другому.

Поначалу я немного обижаюсь на его замечание, но потом признаю, что он, вероятно, прав. Едва ли родители водили моего отца в рестораны. Они даже не брали его с собой в отпуск. Вместо этого они обычно забрасывали их с братом в еврейский летний лагерь в Глемсте, чтобы проводить свободное время в тишине и покое, без детей. Примерно так, как теперь, уезжая за границу, оставляют собачку в пансионате.

Но те, кто так поступает, лишаются преимуществ, которые имеет отпуск с детьми. Одним из них является то, что после детей часто остается еда, в результате чего взрослым не приходится ложиться спать голодными. Как в нашем случае, когда отец тщательно подчищает тарелки, после чего, уставшие от долгой поездки, мы спускаемся к себе в каюту.

Там мы сразу готовимся ко сну. Надеваем пижамы, чистим зубы и укладываемся. И вот мы уже лежим на полках, а паром везет нас в направлении, противоположном тому, в котором пытались отплыть наши родственники в конце тридцатых годов, когда рухнули их мечты о Палестине. Правда, не все. По словам Рут, многие члены семьи думали, что время Гитлера будет недолгим, и собирались остаться и переждать период коричневых рубашек. Они намеревались, сжав зубы, терпеть и покинуть Германию только в случае крайней необходимости – на самом последнем поезде.

Именно так, сказала Рут, они и поступили, все сестры ее матери, их мужья и дети. Они уехали на последнем поезде. Только шел он не за границу, а в нацистский концлагерь.

В шесть часов нас разбудила льющаяся из репродуктора в каюте песня Луи Армстронга What a Wonderful World [22] . Выключить или убавить звук оказалось невозможно. Это – побудка, означающая, что пора вставать, собирать вещи и освобождать каюту. Оставалось только протереть глаза, одеться и плестись на завтрак.

В ресторане нам открывается многообещающее зрелище. На нескольких столах друг за другом выставлены разные блюда. Там есть колбаса и бекон, селедка и мюсли, американские блинчики, и яблочный пирог, и все остальное, что только можно пожелать на завтрак. Отец, похоже, очень доволен ассортиментом. У него дома предлагаются гораздо более полезные для здоровья блюда. Так было всегда, а теперь еда у них еще более полезная из‑за операции на сердце, которую он перенес несколько лет назад. Его врач, еврейка по национальности, четко сказала, что после операции он должен есть исключительно обезжиренную и полезную пищу. Она начала было объяснять это отцу, но быстро поняла, что для достижения желаемого эффекта информацию следует довести до третьего лица.

— Вы ведь женаты на еврейке? – спросила врач.

— Да, конечно, – ответил отец.

— Отлично. Расскажите ей, что я прописала вам обезжиренную и полезную для здоровья еду, и все решится само собой.

Вероятно, она была талантливым доктором, поскольку так и случилось. Во всяком случае дома, где отец питается именно так, как надо после операции на сердце. Ну, по крайней мере, когда мама находится поблизости и заставляет его есть черный хлеб и тушеные блюда, куда она потихоньку добавляет тертые корнеплоды, которые он просто ненавидит. Но сейчас мамы с нами нет, и отец, пользуясь случаем, накладывает себе такое количество бекона и колбасы, что у меня от одного вида его тарелки чуть не делается инфаркт.

— Возьми еще, – говорит он, продолжая жевать. – Очень вкусно.

Все происходит с молниеносной скоростью. Покончив с первой порцией, он, следуя собственному призыву, заглатывает новую. Сам я не особенно голоден, Лео тоже. Его явно больше интересует, сколько маленьких упаковок ему удастся стащить со шведского стола. Его поведение является естественным продолжением долгой и славной семейной традиции. Бабушка Соня была великим мастером этого дела и обычно всегда привозила нам, внукам, из поездок маленькие съедобные подарочки. Думаю, ее, как и моего сына, больше всего привлекало нервное напряжение. Вообще‑то она всегда тщательно следила за тем, чтобы вести себя правильно, и определенно сгорела бы со стыда, если бы ее поймали за тем, как она сует в сумочку маленькую упаковку апельсинового джема. Тем не менее бабушка воровала, и не только со шведского стола за завтраком. Ее главным интересом были миниатюрные бутылочки вина и ликера, иногда попадавшиеся ей в гостиницах и самолетах. Но она их не выпивала. Они попадали в шкаф у нее в гостиной, где стояли, собирая пыль, пока в один прекрасный день бабушка не решила их раздарить.

К счастью, это решение совпало с моим визитом. Бабушке, вероятно, было уже ближе к восьмидесяти, и ей как раз пришло в голову, что коллекционировать алкоголь все‑таки "немного глупо". В результате она велела мне унести все бутылочки к себе домой.

Даже в тот раз я не задумался над тем, почему у нее их так много. Полагаю, я просто испытывал благодарность. Мысль о том, что бабушка принадлежит к числу страстных коллекционеров, мне никогда в голову не приходила. Правда, у них с дедушкой был кукольный дом, для которого они покупали миниатюрную мебель и другие предметы интерьера и который никому, кроме них, трогать не разрешалось. И конечно, она никогда не возвращалась из путешествий без сувениров. Но по–настоящему оценить, как велика была ее любовь к собирательству, я смог только после ее смерти, когда отец рассказывал обо всем, что нашел у нее в переполненной кладовке. Ему потребовались месяцы для того, чтобы все перебрать, и он обнаружил такое множество всяческих украшений и безделушек, что стало даже как‑то неприятно.

Если поиграть в психолога–любителя (от чего, в принципе, лучше бы воздерживаться), то, пожалуй, можно рассматривать собирательство как некую форму компенсации за все, что бабушке Соне пришлось оставить при переезде в Швецию. Ведь она все‑таки выросла в Берлине. Ходила там в школу, была окружена друзьями и чувствовала себя дома. Тем не менее я никогда не воспринимал ее как беженку или иностранку. Почему – не знаю. Может, потому что она, в отличие от остальных родственников, приехала сюда вместе с родителями и сестрой? Или поскольку она никогда не говорила или не делала того, что отличало бы ее от местных жителей? Впрочем, когда бабушка Соня казалась мне, по сравнению с мамиными родителями, такой же типично шведской, как танец лягушат на праздновании Дня летнего солнцестояния, система критериев у меня была несколько смещена. Вероятно, я никогда не задумывался над ее прошлым, потому что ее история оказывалась в тени историй родственников, которым довелось испытать гораздо худшее.

Между тем отнюдь не легко в девятнадцать лет, оставив все, начать жизнь заново, в новой стране. Особенно в такой холодной и негостеприимной стране, какой, судя по всему, была в то время Швеция по отношению к тем, кто отличался от остальных. Кроме того, бабушка любила Берлин и вовсе не хотела уезжать. Полагаю также, что она не понимала всей серьезности происходившего. По словам моего отца, она вместе с другими немцами стояла на улице и приветствовала Гитлера криками "Ура!". Ей, как и многим ее ровесницам, лидер национал–социалистической партии казался невероятно красивым.