Сокровище господина Исаковица - читать онлайн книгу. Автор: Данни Ваттин cтр.№ 17

Именно поэтому, когда в Шнайдемюле свирепствовал коклюш, трехлетнюю Хельгу отправили к тете в Берлин в надежде уберечь ее от эпидемии. Но вышло иначе. Сразу по приезде в Берлин бабушка все‑таки заболела коклюшем, из‑за чего ей пришлось задержаться там на три недели. Тетя Хильда благодарила за случившееся свою счастливую звезду.

Она пришла в восторг от того, что малышка останется у нее так надолго, и обращалась с ней как с принцессой. Как только бабушка выздоровела, тетя первым делом повезла ее на свою фабрику и велела портным сшить девочке шесть платьев.

Узнав об этой затее, мать Хельги Маргарете просто вышла из себя.

— Она же скоро из них вырастет, – возмущалась она.

— Не беспокойся, – отвечала тетя Хильда. – Ведь платить будешь не ты.

После эпизода с коклюшем бабушка гостила в Берлине все чаще. Она чувствовала себя там как дома, а Хильда радовалась каждому приезду девочки. И когда бабушке в 1929 году исполнилось шесть лет, было решено, что она пойдет в школу в Берлине и окончательно переедет к тете и дяде Филиппу. А как они ее баловали! Они жили в восьмикомнатной квартире в центре Берлина и держали прислугу, которая обихаживала бабушку так, будто она была маленькой королевской особой. У нее, в частности, были собственная гувернантка, обучавшая ее французскому языку, и личный шофер, возивший ее по городу и раз в две недели – домой, к родителям.

Когда мы с бабушкой сидели в ее прокуренной квартире, она, дойдя до этой части своего рассказа, на мгновение остановилась и посмотрела на меня.

— Я была избалованной паршивой девчонкой, – сказала она. – Принцессой на горошине. И это было великолепно. Берлин был великолепен. Там было аб солютно все. Разные кафе, залы для танцев и потря сающие неоновые вывески.

Она глубоко затянулась сигаретой и выпустила дым в потолок.

— Правда, когда вырастаешь вот так, под стеклянным колпаком, – продолжала она, – не слишком задумы ваешься о том, что происходит вокруг. И когда потом все рушится, твой мир уничтожается полностью.

* * *

Мы доигрываем партию, и Лео побеждает, даже не прибегая к методам тети Хильды. Пока он тасует карты для следующей игры, я открываю дверцу машины и озираюсь. Мы стоим в середине длинной очереди, растянувшейся метров на сто. Невзирая на присутствие в непосредственной близости других пассажиров, местность вокруг кажется пустой и безжизненной. Снаружи не видно ни души. Все сидят, запершись в машинах, и что‑то в этой ситуации наводит меня на мысль о сказанном бабушкой в конце интервью, которое я брал у нее почти двадцать лет назад.

— В Берлине мне жилось замечательно. Там было аб солютно все. Повсюду жизнь била ключом. А потом я попала сюда. В место, где люди не разговаривают друг с другом. Для нас, приехавших из континенталь ной Европы, это не подходит. Мы привыкли к обще нию, все до одного. И вот я провела здесь почти всю жизнь. Молчаливую жизнь. Для нас это не жизнь.

После нескольких сыгранных партий нам, наконец, разрешают заехать на паром и припарковаться. Мы находим свою каюту, забрасываем туда вещи и отправляемся на розыски доступного в финансовом отношении места для ужина. Немного поискав, мы находим ресторанчик, который напоминает школьную столовую и, по крайней мере с виду, отвечает нашим интересам, – там я заказываю себе борщ и салат, а сыну детский гамбургер. Последнее блюдо оказывается главной находкой вечера, поскольку гамбургер не только дешевый, но и достаточно большой, чтобы насытить по меньшей мере взрослого шведа. Осознав это, отец незамедлительно пытается заказать такой же гамбургер себе. Однако корпулентный поляк в переднике сразу резко отвечает ему, что это блюдо предназначено исключительно для детей.

— Типично, – ворчит отец, когда мы усаживаемся за стол. – Он наверняка увидел, что мы евреи.

— Скупые евреи, – уточняю я, после чего подхожу к салат–бару и нагружаю себе на тарелку столько еды, что ее вполне хватит нам обоим.

Но отец вовсе не желает присоединяться ко мне.

— Послушай, Лео, – говорит он. – Не мог бы ты съесть этот гамбургер, а потом пойти и заказать еще один для меня?

Посмотрев на лежащую перед ним на тарелке огромную порцию, сын переводит взгляд на дедушку и произносит:

— Я не смогу все это съесть.

— Конечно, сможешь, – убеждает отец. – Ты ведь такой большой мальчик.

— Но тут же целая гора.

— Почему ты не хочешь взять немного у меня? – спрашиваю я, подвигая переполненную тарелку в сторону отца. – Да и у Лео наверняка останется, и ты сможешь за ним доесть.

Однако отцу это не нравится. Он с благодарностью отказывается от копания в чужих объедках. Поэтому когда польский великан в переднике чуть позже подходит узнать, всем ли мы довольны, отец предпринимает новую попытку обмануть систему.

– It was very good, – говорит он. – He likes it. And when he is finished he will order one more plate. Because he is hungry boy [21] . О’кей?

Мощный поляк, посмотрев с подозрением на моего девятилетнего сына и его огромную порцию, разворачивается и уходит, не произнеся ни слова.

— Я же говорил, – с возмущением констатирует отец. – Они все антисемиты.

С этими словами он покидает наш стол и еще разок обходит паром, чтобы посмотреть, нет ли все‑таки каких‑нибудь более дешевых мест, где бы он мог приобрести вожделенную собственную порцию. Даже в отношении еды мы с ним являемся полными противоположностями. Сам я известен в семье как человек–мельница по переработке отходов, подъедающий все остатки, и мне отнюдь не претит сгребать объедки моих детей в контейнер для завтрашнего обеда. Отец, напротив, не любит доедать за другими, равно как и делить с кем‑то порцию. Он предпочитает четкое разграничение на мое и твое, что несколько забавно, учитывая, что половина моей немецкой родни стремилась жить в кибуце, где делятся почти всем.

Самой предприимчивой из этих родственников была невестка маминого отца Рут, которая уже в юности мечтала покинуть семью и родину и эмигрировать в Палестину. Впервые услышав о ее стремлении, я поначалу очень удивился. Знакомая мне маленькая розовощекая тетенька никак не соответствовала образу такой переселенки. Вместе со своим мужем Хайнцем она вела тихую и спокойную жизнь в таунхаусе в стокгольмском районе Бромма и имела обыкновение гладить меня по щеке, называя "Данниле". Впрочем, внешность обманчива, поскольку Рут, как оказалось, отнюдь не была тихой и спокойной. Судя по семейным преданиям, она, напротив, являла собой необычайную силу, у которой лучше было не вставать на пути. Неудивительно, что это приводило к конфликтам с маминой матерью, тоже обладавшей весьма решительным характером. На самом деле у этих двух подруг, помимо темперамента, было еще много общего.