Рудольф Нуреев. Неистовый гений - читать онлайн книгу. Автор: Ариан Дольфюс cтр.№ 66

Через его «Друзей» прошли очень многие танцовщики. Англичане — Мерл Парк, Антуанетта Сибли, Марго Фонтейн {537}, канадка Карен Кэйн, швед Кеннет Грев, с 1979 года много французов, которых он хорошо знал: Вильфрид Пьолле, Жан Гизерикс, Шарль Жюд, Лоран Ил ер, Манюэль Легри, Изабель Герен, Сильви Гиллем, Моник Лудьер, Эвелин Дессютер, Эрик Камийо, Мари‑Кристин Муи…

Итак, что же исполнялось на сценических площадках, от самых престижных до самых скромных?

Программа была изысканной, позволявшей показать все грани таланта самого Нуреева и приобщить простую публику к искусству танца. Разумеется, па‑де‑де из «Дон Кихота», «Спящей красавицы» и «Корсара»; па‑де‑де из «Праздника цветов в Гензано» и па‑де‑сис из «Неаполя»; «Послеполуденный отдых Фавна», «Видение розы» и «Петрушка»; из современных постановок — «Песни странствующего подмастерья» Бежара, «Канаты времени» ван Данцига, «Урок» Флеминга Флиндта, «Auréole» Пола Тейлора, «Братья» Дэвида Парсонса, «Лунный Пьеро» Глена Тетли; представление всегда завершала «Павана Мавра» Хосе Лимона. Вообще, это был особый ритуал. Вечер начинался с «Аполлона Мусагета» Баланчина и заканчивался «Паваной Мавра». Такой финал был несколько странным, потому что «Павана…» — балет грустный и маловиртуозный. Но Нуреев часто отказывал себе в громком финале. Свою программу он сознательно заканчивал не на апофеозе, а скорее на эмоциях, на чувствах. «Если хочется произвести на публику напоследок настоящее глубокое впечатление, надо завершить спектакль самым эмоциональным, самым медленным отрывком. Даже если он горький и меланхоличный. Надо сделать так, чтобы люди возвращались домой со слезами на глазах и с внутренним трепетом» {538}. Вот так открывался истинный темперамент Нуреева — более ностальгический, чем праздничный, более задумчивый, чем экспансивный.

На протяжении вечера Нуреев появлялся на сцене минимум четыре раза. Он мог за один вечер станцевать «Корсара», «Песни странствующего подмастерья», «Аполлона…» и «Павану…» или соединить в одном спектакле «Фавна», «Видение розы» и «Петрушку». Все были взаимозаменяемы в случае необходимости. Жан Гизерикс, бывший партнером Нуреева по «Подмастерью» в течение десяти лет, вспоминал, как однажды они танцевали три русских балета во Флоренции, и Рудольф вдруг сказал ему: «Я завтра тала Милан. Вы делать „Петрушка“, нет, Мавра“», — обязав Гизерикса «подучить роль за одни сутки» {539}.

Адреналин, спешка, скорость, риск, постоянный вызов — вот настоящее горючее для Нуреева, обожавшего переворачивать с ног на голову программы, приезжать повсюду в последний момент, делать в каждую минуту что‑то полезное. И никогда не ждать.

Ждать — худшее из слов и худшее из зол для Нуреева, который никогда в жизни не приезжал заранее, чтобы сесть в самолет. Его ассистентка в Опера Гарнье Мари‑Сьюзанн Суби вспоминала: «Сколько раз было, что по дороге в аэропорт Руасси Рудольф говорил мне: „Заедем сначала на блошиный рынок“. Я бледнела от страха, что мы точно опоздаем на самолет. Только потом я поняла, что авиакомпании его ждали. Они знали, что Рудольф был пассажиром самой последней минуты» {540}.

Нуреева ждали не только самолеты, но и зрители. Ему случалось выходить на сцену с большим опозданием, как, например, в 1981 году в Метрополитен‑опера, где он танцевал в собственной постановке «Ромео и Джульетты» с балетом миланского театра. «В тот момент, когда спектакль должен был начаться, Рудольф только‑только стал разогреваться за сценой, — вспоминал Джузеппе Карбоне, тогдашний директор театра „Ла Скала“. — Для Соединенных Штатов такое опоздание немыслимо. Все думали, что это из‑за итальянцев. Чтобы заставить Рудольфа прийти на следующий спектакль вовремя, я пригрозил ему, что созову пресс‑конференцию и расскажу, кто является виновником опоздания» {541}. Но для Рудольфа опоздания не существовало. На своем весьма неплохом английском он всегда говорил:

— I’m not late. I’m not in time {542}.

«Как многие русские, Рудольф никогда не спешил, — объясняла Николь Гонзалес, — и в этом был парадокс его постоянной сверхактивности. Перед спектаклем он любил принять очень горячую ванну. Из дома он всегда выходил в самую последнюю минуту, совершенно не думая, что в большом городе в шесть часов вечера в движении транспорта могут быть заторы. Его всегда надо было немного подгонять. Однажды вечером на площади Согласия была такая пробка, что Рудольф, видя, что он здорово опаздывает на спектакль во Дворец спорта, принялся поносить меня всякими словами. Мне совсем не хотелось выслушивать оскорбления, и я вышла из машины, оставив ему ключи. Он принялся сигналить как сумасшедший. Это было и смешно, и очень неприятно. Работая на него, я не могла себе позволить бросить его. Я опять села в машину и повела ее в гробовом молчании» {543}.

Приехав в театр, Нурееву оставалось лишь выпить несколько стаканов очень сладкого чаю, разогреть тело, надеть костюм, наложить грим, выбрать хорошую пару балетной обуви, спуститься к сцене, убедиться, что публика пришла, что оркестр начал увертюру, увидеть загорающиеся в темноте прожекторы — и наконец ощутить, что он существует.

Для них я игрушка.

Рудольф Нуреев

Рудольф Нуреев стал знаменитым в одночасье и остался таким навсегда. Это не может не удивлять. Ведь сценическое искусство чрезвычайно эфемерно, а балет никогда не был искусством масс.

До Нуреева известностью пользовались семья Вестри, три поколения которой выступали на сценах европейских театров, затем конечно же Мария Тальони и, наконец, Нижинский и Павлова. Но эти артисты — достояние истории, своего рода «музейные экспонаты». Что же касается Нуреева, то он был настоящей звездой, идолом для молодых и старых, иконой, на которую молились. Что же в нем было такое, что он сумел войти в коллективное сознание?

Рудольфа Нуреева отличало от других то, что он был выдающейся личностью, идеально вписавшейся в свою эпоху с искусством, которое было не из его времени.

Что значит звезда? «Человек, которого узнает и признает ваша консьержка», — лаконично ответил Жак Сегела, профессионал от рекламы и специалист по средствам коммуникации {544}. Рудольф был звездой, которой восхищались потому, что ее свет выходил за рамки привычного. В шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы, в то славное для него тридцатилетие, жизнь простых людей не интересовала никого. Однако жизнь самого Рудольфа была необыкновенной с самого начала, и это умножало его шансы стать звездой. То, что происходило в дальнейшем, после «большого прыжка» на Запад, можно было смело публиковать в «желтой» прессе с пометкой «шок и шик». И Нуреев никогда не чурался этого — он сам преподносил средствам массовой информации «жареные факты» из своей биографии. Ведь очевидно, что артист не станет звездой, если он сам страстно не захочет этого. И если не будет этому способствовать.