Белосток-Москва - читать онлайн книгу. Автор: Эстер Гессен cтр.№ 22

Здесь необходимо отметить, что это сталинское великодушие распространилось, увы, только на «лишенцев». Начиная с 1937 года, с наступлением полосы массовых арестов, длившихся то с большей, то с меньшей интенсивностью вплоть до кончины вождя в 1953 году, существовала даже особая категория «чесеиров», то есть «членов семьи изменника родины», которых после расправы с основным «преступником» тоже приговаривали к заключению или к ссылке. Но Сергея это не коснулось. Он сразу же начал усердно готовиться к вступительным экзаменам в вуз и ближайшим летом поступил в Московский автодорожный институт (МАДИ). И был уже на последнем курсе, когда целую группу студентов-дипломников их института сняли с учебы и направили на работу на различные объекты, где срочно требовались инженеры-строители. Это произошло месяца за два до начала войны, и свою дипломную работу Сергей защитил уже после Победы. А тогда его послали в Белоруссию, на самую границу с Германией, и назначили руководить строительством взлетной полосы на новом военном аэродроме.

Там его и настигла война. Сергей пытался бежать на восток, но немцы двигались быстрее, и в конце концов он застрял в оккупированном уже белорусском городе Борисове. Работал где придется, познакомился там со своей первой женой и женился. В Белоруссии довольно скоро зародилось движение сопротивления против фашистских оккупантов, и Сергей установил контакт с одним из партизанских отрядов. Примерно год он оставался в Борисове, выполняя поручения партизан на месте, но потом стало ясно, что вокруг него сгущаются тучи, и его забрали в отряд. Более того, из города вывезли также его жену с новорожденным сыном Валерием и поселили в деревне на территории, контролируемой партизанами. В отряде Сергей сражался вплоть до освобождения Белоруссии Красной армией. Тогда их отряд влился в одну из пехотных дивизий, но Сергея как специалиста по дорожному строительству не отправили на фронт, а прикомандировали к части, занимавшейся восстановлением разрушенных мостов и дорог. В этом качестве — строителя мостов — он и проработал всю жизнь, сначала в армии, потом на гражданке. Был специалистом высокого класса и руководил строительством подвесных мостов в разных регионах страны — в Литве, на Урале, на Украине, в Узбекистане, Туркмении, Афганистане и прочих местах.

Сергей с самого начала нашей совместной жизни мечтал о том, чтобы я ему родила ребенка. Я же противилась этой перспективе как могла, считая, что двоих моих детей и двоих его нам вполне хватит. И все же где-то через год я забеременела. Это произошло, в сущности, случайно, но ввиду позиции Сергея я на аборт не решилась. Ждала ребенка безо всякого энтузиазма. В положенное время, в ноябре 1962 года, у меня начались схватки, и Сергей отвез меня в родильный дом. Он тогда строил очередной мост, на этот раз через Амударью, и специально прилетел в отпуск. И тут началось. Я не могла разродиться в течение без малого двух суток. Ребенок был очень крупный, весил, как потом оказалось, пять с лишним килограммов, и ему никак не удавалось покинуть мою утробу. Когда я уже была без сознания от боли и почти при смерти, врачи среди ночи решились сделать мне кесарево сечение. Но было, увы, слишком поздно. Мой сынишка после операции вздохнул несколько раз и перестал дышать. Никакие меры, предпринятые медицинским персоналом, не помогли. Врачи твердили потом в свое оправдание, что их дезориентировало наличие у меня двоих детей, появившихся на свет без хирургического вмешательства. Я была в глубоком отчаянии. Теперь мы с Сергеем поменялись ролями. Он в ужасе от того, что мог стать невольным виновником моей смерти (врачи, чтобы реабилитироваться в его глазах, порядком его напугали), просил у меня прощения за то, что настаивал на этих родах, и заверял, что никакой ребенок нам не нужен. Я же, наоборот, чувствовала, что если у меня не родится ребенок, то я сойду с ума. И никакие доводы рассудка, как, например, то, что мне вот-вот исполнится сорок лет, на меня не действовали.

Я поехала с экскурсией в Польшу и, как уже писала, вернулась полная впечатлений. Потом Сергей повез меня на свою стройку в Узбекистан, и мы совершили там прекрасное путешествие по древним среднеазиатским городам, таким как Ташкент, Самарканд, Бухара, Хива. Я была ему очень благодарна, но при этом непрерывно мечтала о ребенке. И в середине октября 1963 года обнаружила, что снова беременна. Поскольку после той операции прошло относительно немного времени, кесарево сечение было на этот раз запланировано заранее. По совету мудрой врачихи из районной женской консультации я обратилась в тот же родильный дом, предупреждая, что снова жду ребенка и на этот раз опять-таки приду к ним. Врач из консультации сказала: «Они там чувствуют себя виноватыми и будут лезть из кожи вон, чтобы подобное не повторилось». И в самом деле, она оказалась права. В родильном доме меня взяли под наблюдение, систематически обследовали, срок операции назначили загодя, и 7 июля 1964 года появился на свет мой второй сын, Леонид, Леня, моложе своего старшего брата Саши без малого на двадцать лет.

Кесарево сечение прошло благополучно, я была несказанно счастлива, но так исстрадалась физически, что хочу об этом рассказать. Дело в том, что в то время, а ведь на дворе было не средневековье, а вторая половина XX века, эти операции производились в СССР без общего наркоза, а только с местной анестезией. Собственно говоря, я должна была об этом помнить, ведь это было для меня не впервой, но в тот раз, в 1962 году, после сорока с лишним часов непрерывных болей мой организм уже, очевидно, не реагировал на новую боль. В этот же раз я легла на операционный стол здоровая как огурчик. И несколько удивилась, увидев рядом с хирургом и его ассистентом терапевта с какой-то аппаратурой. Уже потом я поняла, что в его обязанности входило меня спасать, если бы я начала умирать от боли прямо на столе.

Итак, вместо наркоза мне сделали десяток уколов новокаина в живот, выждали минут пятнадцать, и хирург принялся вскрывать брюшную полость. Пока он резал живот, было очень больно, но все же терпимо. А вот до матки новокаин не дошел вообще, резали по живому, я выла от боли, как зверь, несколько раз теряла сознание, тогда хирург прерывался, и мною занимался терапевт (он сам мне потом рассказывал). Когда достали ребенка, слава богу, живого и здорового, и начали меня зашивать, действие новокаина на живот уже тоже кончилось, и я прошла через все это, в сущности, без всякого обезболивания. На этом последнем этапе, уже зная, что у меня родился сын, и бесконечно счастливая, я пыталась воздержаться от крика, но не смогла и в конце концов потеряла сознание надолго. Очнулась уже не на операционном столе, а в палате, рядом сидел терапевт, не отходивший от меня ни на шаг.

Как раз за несколько недель до своей операции я прочитала в газете, что первая в мире женщина-космонавт Валентина Терешкова произвела на свет дочку. Об этой дочери Терешковой тогда много говорили в Москве. Рассказывали, что Хрущев чуть ли не насильно, несмотря на ее возражения, заставил ее выйти замуж за космонавта Николаева (этот брак действительно очень скоро распался), так как ему надо было знать, якобы в интересах науки, какой ребенок родится от пары, побывавшей в космосе. И было известно, что во избежание какого-либо риска для ребенка Терешковой сделали кесарево сечение. Придя в себя, я вспомнила все это и спросила терапевта, возможно ли, чтобы наша первая космонавтка пережила такие же муки, как я. Тот расхохотался и сказал: «Полноте! Для таких, как она, существуют совсем другие обезболивающие средства. Уже давно, впрочем, широко применяемые во всех цивилизованных странах». Да, во всех, кроме первой страны победившего социализма, где, согласно повторяемым без конца лозунгам, все делалось во имя человека и для его блага. Только значительно позднее, не помню точно, в каком году, но, во всяком случае, когда мой Леня уже ходил в школу, в одной из московских газет выступил со статьей главный гинеколог Советского Союза. Он писал, что в нашей стране гинекологические операции проводятся на допотопном уровне и с этим пора кончать, так как это позор и срам. Очевидно, это выступление подействовало на власти, и где-то в середине 1970-х в нашей хирургии закончилось такое резание живого тела. Ну а я с той поры стала почти совсем нечувствительна к боли. И в случаях, когда люди обычно охают и стонут, остаюсь совершенно спокойной. После пережитой тогда муки, которую я не могла потом забыть долгие годы, обычная боль кажется мне сущим пустяком.