Маркиз де Сад. Великий распутник - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Нечаев cтр.№ 15

Но одна из самых забавных подробностей, о которой я почти забыл, состоит в той ловкости, которую они проявляют, шпионя за тобой, замечая даже самое мельчайшее изменение в выражении лица и сразу докладывая об этом своему начальству. Вначале это меня одурачило, и мое умонастроение, постоянно подверженное влиянию ваших писем и сосредоточенное на них, однажды опрометчиво выдало себя, когда я получил особенное удовольствие от чтения полученного от вас послания. Как скоро последующие ваши письма заставили меня осознать, каким я был глупцом!

С тех пор я решил быть таким же лицемерным, как и остальные, и сейчас я слежу за собой так, что даже самые проницательные из них не могут угадать мои чувства по выражению лица. Что ж, моя душенька, есть одно достоинство, которое я, тем не менее, приобрел! Попробуйте-ка теперь приехать сюда и сказать мне, что в тюрьме ничего приобрести невозможно!

Что касается прогулок и упражнений, которыми вы советовали мне заняться, поистине вы говорите так, как если бы я находился в каком-нибудь загородном доме, где я волен делать все, что заблагорассудится… Когда они выпускают пса из будки, он проводит один час в некоем подобии кладбищенского двора, площадью около сорока квадратных футов, окруженном стенами более пятидесяти футов высотой, и даже эта милая любезность оказывается ему не так часто, как ему бы хотелось <…> Как следствие, за те шестьдесят пять дней, что я здесь провел, я дышал свежим воздухом в общей сложности пять часов в пяти различных случаях. Сравните это с теми прогулками, которые, как вам известно, я привык совершать и которые совершенно для меня необходимы, и потом посудите сами, в каком состоянии я нахожусь! Ужасные головные боли, от которых никак не удается избавиться и которые совершенно изнуряют меня, мучительные нервные боли, меланхолия и полная невозможность заснуть, — все это вместе взятое, не может рано или поздно не привести к серьезному недугу. Но какое это имеет значение, если президентша довольна…"

Президентша — это, естественно, мать Рене-Пелажи, сыгравшая, пожалуй, решающую роль в аресте маркиза де Сада. Она, естественно, думала исключительно о счастье своей дочери и хотела исправить ее "странного" супруга. А ее собственный муж, 62-летний Клод-Рене Кордье де Лонэ де Монтрёй, президент Налоговой палаты, которого маркиз де Сад называл "скудоумным муженьком", во всем с ней соглашаясь, только и делал что повторял: "Все это на пользу, это заставит его задуматься".

А тем временем наступил 1778 год, и до маркиза де Сада дошла новость о том, что умер его дядя аббат Жак-Франсуа-Поль-Альдонс де Сад. Это был человек, в доме которого наш герой получил начальное образование. Аббат де Сад оказал на его формирование огромное влияние, научил читать и писать, и его смерть глубоко опечалила Донасьена.

По идее, дом в Сомане теперь должен был принадлежать маркизу де Саду, но Ришар-Жан-Луи де Сад, брат аббата, вывез оттуда все подчистую, включая деревья, которые его люди выкопали в саду. И при этом он отказался брать на себя расходы по погребению и оплате долгов покойного. Теща, понятное дело, решила в это дело не вмешиваться…

Маркиз де Сад почему-то был уверен, что "его палачи" продержат его в тюрьме три года. Но это оказалось иллюзией, хотя он настраивал себя на грядущее освобождение в феврале 1780 года.

В частности, он писал своей жене:

"В вашем письме содержится одна фраза, которая могла бы заставить меня предположить гораздо более страшную участь. Вот эта фраза: "Ничто не подтверждает, что даты освобождения, которые я указала Вам на основании моих предположений, являются ошибочными". Но единственная дата, которую вы указали, — это 22 февраля 1780 года. Я клятвенно заявляю, что не смог ни увидеть, ни вычислить какой-либо другой даты из ваших писем <…>

Тем не менее, вы передо мной извиняетесь. Следовательно, истина еще хуже; и, если она хуже, тогда я все еще здорово ошибаюсь, полагая, что меня освободят 22 февраля 1780 года! Я был бы бесконечно признателен, если бы вы могли объяснить мне эту фразу, поскольку она продолжает меня беспокоить и жестоко мучить.

Скажите, умоляю, вы иногда спрашиваете этих бесчестных негодяев, этих отвратительных плутов, которые испытывают такое удовольствие, заставляя меня плясать на раскаленных углях, отказываясь сообщить мне дату моего освобождения, вы иногда спрашиваете их, чего они надеются добиться таким поведением? Я уже тысячу раз говорил и писал, что вместо того, чтобы получить от этого выгоду, можно только потерять; что вместо того, чтобы сделать мне добро, они делают мне величайшее зло; что мой характер не из тех, что можно контролировать подобным образом; что, делая это, они лишают меня как способности, так и желания обдумывать и затем извлекать из своего положения какую-то пользу.

Я добавляю и удостоверяю сегодня, в конце двух лет, проведенных в этом ужасном положении, что я чувствую себя в тысячу раз хуже, чем когда я прибыл сюда, что мое настроение стало угрюмым, я более ожесточен, моя кровь кипит в тысячу крат сильнее, мозг стал в тысячу крат хуже, — одним словом, в тот день, когда я выйду отсюда, мне придется поселиться в дикой местности, настолько невозможно для меня жить среди человеческих существ! <…>

О, вам не нужно отговаривать меня от попыток извлечь смысл из цифр и от анализа ваших писем! Я даю вам слово чести, что я этого более не делаю. Я делал это, к несчастью для себя, ибо думал, что сойду от этого с ума; но пусть меня выпотрошат и четвертуют, если я сделаю это снова. Вы глухи к числу 22… Вопрос, который я вам задал, был достаточно прост, но вы не смогли дать мне удовлетворительный ответ; давайте не будем больше об этом говорить. Однако же помните, что я никогда не забуду вашей безжалостности…"

Но, как бы ни возмущался маркиз де Сад, как бы он ни упрекал свою жену и ее родственников, пока никто и не думал выпускать на свободу.

Когда маркиз попал в Венсеннскую тюрьму, начальником ее был шевалье Шарль-Жозеф де Ружемон (Rougemont). Человеком он был жестким по отношению к заключенным. Плюс — настоящим самодуром. При нем узников привозили по ночам, чтобы не возбуждать ненужных разговоров. Перед помещением в камеру заключенных тщательно обыскивали, отбирая у них все самое ценное (деньги, золотые вещи и т. п.), а также все, что послужить орудием для возможного самоубийства.

Соответственно, отношения маркиза с шевалье де Ружемоном сразу же не сложились. При этом последний — а это подтверждают многие — мучил своих узников, и эти мучения были тем более невыносимы, что слагались из каких-то, вроде бы, малозначительных мелочей, но они в результате образовывали тяжелейшее бремя. И что удивительно, этот самый де Ружемон выглядел полным самых лучших намерении; он говорил красиво и уверял всех, что его единственное желание заключается лишь в том, чтобы сделать жизнь своих подопечных менее тяжелой. По сути, будучи человеком трусливым, он всегда и во всем проявлял ту самую мелочность, что характерна для умов посредственных и недалеких.

Естественно, маркиз де Сад с первого же дня заключения начал жаловаться на господина де Ружемона. Вот лишь один из фрагментов из его писем жене: