Кватроченто - читать онлайн книгу. Автор: Сусана Фортес cтр.№ 21

Многие флорентийские флагелланты принадлежали к религиозному братству Святой Марии Храмового Креста, или Черному братству. Эти люди, одетые в черное, с капюшонами на головах, сопровождали узников из тюрьмы на виселицу. Neri [7] , как прозвали их в народе, медленно шагали рядом с приговоренными, влача цепи и пугая страдальцев рассказами о муках Христа по пути на Голгофу. Хотя братство состояло в основном из простолюдинов, всеми делами заправляли несколько влиятельных семейств, в том числе Пацци и Сальвиати.

Несколько недель тому назад старьевщик по имени Убертино да Верчелли был осужден на казнь за убийство старика. Его повезли, обнаженного, по городу к площади Санта-Кроче, где была воздвигнута виселица, а по дороге терзали раскаленным железом. Лука видел, как телега с Верчелли ехала по предместью Грачи. В его памяти четко отпечатались оглушительный колокольный звон, оповещающий город о казни, свист бичей и замогильные стенания Черных братьев, молчание подавленной и изумленной толпы. Но лишь позднее, в Пасхальное воскресенье, он осознал всю меру этого сладострастия, увидев обезумевших людей, терзавших зубами человеческую плоть, когда на застланный дымом город спускалась злодейская ночь.

В сознании мальчика кровь преступников и кровь мучеников соединялись в какой-то безумный коктейль из казней и покаянных процессий. Лука вспоминал слышанные в детстве истории про религиозные войны, что опустошали целые области: об этих чудовищных побоищах крестьяне Монсуммано вспоминали осенними ночами под серебристой луной. В его мозгу пылала адская смесь из аутодафе, открытых Альберти законов перспективы, папских отлучений, незримых сил, управляющих движением тел, загадок затмений, изучаемых Тосканелли, и шествий флагеллантов…

Душу Луки раздирало на части — в ней перекрикивали друг друга могучие и непримиримые голоса, так что мальчик никак не мог привести к согласию разум и веру, дух и материю, законы небесные и земные. Голова его кружилась, точно мельничные жернова, в которые засыпали больше зерна, чем те могли перемолоть.

Лука снова посмотрел на кровать: с подбородка умирающего стекала тоненькая струйка то ли крови, то ли слюны. Нижняя челюсть отвисла, словно тот неожиданно испустил дух. Женщина закрыла глаза и перекрестилась, но больше мальчик ничего не видел: внутри у него похолодело, и он упал в обморок.

Очнувшись, он понял, что лежит, но не в келье, а на скамье в кухне. Кто-то вылил на него кувшин холодной воды. Лука попытался встать, но стоявший рядом Мазони удержал его и положил под голову свернутую тряпицу.

— Спокойно, мой мальчик, — сказал он, поднося к губам ученика чашку с подогретым вином.

— Что случилось? — ошарашенно спросил Лука. На лбу у него выступила испарина.

— Поменьше вопросов. Лучше выпей вот это. На сегодня ты видел достаточно.

От вина с терпким вкусом щеки мальчика вновь порозовели, а в голове опять завертелись вопросы. Его интересовала свирепая жажда самобичевания, снедавшая стольких флорентийцев. Он слышал от своего исповедника, что это — единственное христианское средство справиться с позывами плоти, которые уже начинали беспокоить его.

— Вы говорили о жертвоприношениях так, словно вам это очень хорошо знакомо…

— Одна вещь на свете, Лука, возбуждает животных сильнее, чем наслаждение. И это боль. Каждый, кто испытывал ее, подтвердит мои слова. Есть сладострастие боли, так же как сладострастие блаженства. Присмотрись к выражению лица некоторых мучеников на картинах — и ты поймешь, что почти такое же появляется у некоторых животных перед спариванием и перед смертью. Кардиналы прекрасно это знают. Сегодня, как никогда, пламя веры пытаются разжечь с помощью страданий. Сам Папа Сикст советует епископам укреплять благочестие посредством страха. Это действенное средство, а кое-кому оно служит, чтобы заглушить упреки. Но не позволяй ложному благочестию вводить себя в заблуждение. В «Кампане» ты видел кардиналов, разодетых в женские кружева, готовых валяться в ногах у первого же встреченного голубятника.

— А этот человек… Вы его знали?

Мазони на мгновение задумался, потом сжал челюсти так, что скрипнули зубы.

— Я знал его много лет, но не хочу об этом говорить. — Тон художника стал каким-то просительным. — Это печальная история. Не забивай себе голову.

Голос Мазони слегка дрогнул. Мальчик не стал расспрашивать дальше, но рассказал о своих сомнениях, о терзавших его загадках, о разжигавших воображение свечах, залитых кровью подвалах и мучениках с глубокими ранами на теле.

— Ты слишком много думаешь, парень, — сказал учитель чуть позже, когда они уже покинули монастырь через дверь, ведущую в свинарник. — Не делай из всего этого неправильных выводов. Тело, которое агонизировало перед нами, не принадлежало, в общем-то, ни мученику, ни кающемуся, — изрек он с мрачной убежденностью, — а тому, кого, видимо, пытали в приступе звериного мщения.

Я проснулась перед рассветом и с трудом приподнялась в кресле. Все тело затекло так, что я едва могла пошевелиться. Вытянув руки за спиной, я покрутила головой, чтобы размять шею. Экран ноутбука, по-прежнему включенного, мерцал неярким светом. Я не в первый раз допоздна засиживалась за работой, но засыпать перед компьютером мне пока не случалось. Уже светало, ложиться в постель не хотелось, поэтому я решила принять душ и сварить кофе. По радио передавали последние известия — как раз говорили о судьбе похищенной в Ираке журналистки Джулианы Сгрены. Эта новость уже не один день занимала первые полосы газет.

В ванной я посмотрела в зеркало и поняла, что выгляжу неважно. На щеке отпечатался узор свитера, глаза опухли и покраснели, как это бывает, если проводишь много часов перед экраном. Примочки не принесли никакой пользы, душ тоже не сильно помог. Я чувствовала усталость и дикую тяжесть в голове. Апельсиновый сок, чашка кофе и тосты с маслом отчасти спасли положение, но я понимала, что день будет невнятным. Такие бывают у каждого. В эти дни ты рассеянно смотришь на завихрение воды в раковине, вспоминаешь о том, о чем вспоминать не нужно, уныло и безвольно отдаешься течению мыслей.

Голос диктора сменился записью — похищенная журналистка просила вывести войска из страны; сообщение, похоже, было распространено арабским каналом «Аль-Джазира». От обращения Сгрены к мужу у меня прямо-таки мороз пошел по коже. «Пьер, помоги мне. Ты был всегда со мной, во всех сражениях. Помоги мне добиться вывода войск, обнародуй мой снимки детей и женщин с ранами от кассетных бомб…» И дальше журналистка говорила: «Этот народ не хочет оккупации. Он не хочет видеть у себя иностранцев».

Как ужасно из свидетеля конфликта стать его участником или, хуже того, жертвой, — подумала я. До чего же тонка линия, отделяющая нас вчерашних от нас сегодняшних, счастье от невзгод, жизнь от смерти. Все вокруг может измениться в одну секунду. В Багдаде, над пеплом и обломками, уже рассвело, но по дымному, мышино-серому небу нельзя было понять, утро сейчас или вечер; часы не слишком помогали делу, ибо чувство времени у людей притупилось, как оно притупляется — или вовсе исчезает — на любой войне. «Тысячи человек брошены в тюрьму, в том числе дети и старики, множество женщин изнасилованы… — печалилась журналистка, — люди умирают, потому что у них нет пищи, воды, электричества…» «Правда нуждается в том, чтобы ее кто-то высказал» — так заканчивалось сообщение, и вслед за этим без перерыва пошла рекламная вставка: восхваляли новый аромат от Герлена. Я окинула взглядом квартиру — безликую, обставленную каким-то агентством недвижимости, но не почувствовала себя защищенной внутри цивилизованного мира.