Физиогномика и выражение чувств - читать онлайн книгу. Автор: Паоло Мантегацца cтр.№ 49

Ненависть или зависть. Это чувство выражается сморщенным лбом, нахмуренными и сдвинутыми бровями, сверкающими глазами, причем зрачок, наполовину скрытый под бровью, обращен в сторону предмета, возбуждающего это чувство. Зрачок и глазной белок, равно и веки, кажутся воспаленными: ноздри бледны, расширены и более заметны, чем обыкновенно: они выдаются вперед, вследствие чего появляются складки на щеках: рот закрыт так, как будто у человека стиснуты зубы: углы рта вытянуты и опущены, мускулы челюстей как будто ввалились. Цвет лица отчасти воспаленный, отчасти желтоватый, губы бледные или синеватые.

Если вы сравните большие художественные изображения Лебрёна с маленькими фотографиями, иллюстрирующими книгу Дарвина, то с первого же взгляда увидите, какой огромный шаг сделало учение о физиономии в сравнительно короткий период, отделяющий великого живописца от великого натуралиста. Там все искусственно и условно, преувеличено и неопределенно; здесь же сама природа, которая на хорошо поставленные вопросы дает еще лучшие ответы; там теория, которая поработила, извратила и обезобразила истину, здесь – голая истина, которую можно созерцать лишь с удивлением.

Участие глаза в мимике ненависти не ограничивается тем, что он закрывается и прячется; напротив, часто также он сильно краснеет, что зависит от сильного прилива крови к голове. В самых резких случаях этого рода, глаз выступает из своей орбиты; это признак чрезмерной гиперэмии, и на обыденном языке состояние это слывет под именем вытаращенных, выпученных глаз, или глаз, которые хотят выскочить наружу. По мнению Грасиоле, зрачки в подобных случаях всегда бывают сильно сужены, подобно тому, как это наблюдают при остром воспалении мозговых оболочек.

Нос расширяется, крылья его приподнимаются, и у людей с очень подвижными носовыми крыльями достаточно одной этой черты для того, чтобы лицо их приняло свирепое выражение. Явление это обусловливается глубокими вдыханиями с судорожными остановками в дыхательном акте и, без сомнения, зависит также и от сочувственных сокращений лицевых мышц.

Существенным и, быть может, самым важным центром мимики ненависти служит рот, который остается иногда судорожно закрытым, что выражает общее напряжение мышц перед началом борьбы; гораздо чаще, однако, рот открывается, при чем обнажаются все зубы или, по крайней мере, передние, или же только один из клыков.

Дарвин с удивительной тонкостью изучил эту сторону мимики ненависти, указав, какую роль играет в ней атавизм.

Зубы – это орудие для нападения или защиты, которое, правда, вышло из употребления у нас, людей цивилизованных, но которым и теперь еще пользуются дикари и дети, бессознательно воспроизводящие столько характерных черт из жизни наших доисторических предков. Хотя мы теперь уже не кусаемся, но все-таки еще в порыве гнева показываем зубы и скрежещем ими с тем, чтобы заставить противника почувствовать их силу.

Иногда в приступе гнева мы показываем только один клык, и тогда наше лицо принимаете выражение, известное под именем сардонического смеха. Однако не у всех людей рот и мышцы лица способны принимать это выражение; только некоторые могут сокращать одну из мышц, поднимающих губу, таким образом, чтобы обнажился только один клык; но и они могут это проделывать в одной лишь половине лица. В этом язвительном выражении, состоящем в показывании одного клыка, Дарвин видит явное доказательство тех наследственных уз, которые соединяют нас с нашими отдаленными предками. Эти последние должны были иметь очень сильные клыки и, вероятно, пользовались ими, как орудием защиты.

Я преклоняюсь перед мнением великого английского философа, но все-таки, как я уже сказал об этом раньше, мне кажется, что мимика сардонического смеха при выражении ненависти представляется гораздо более сложной. Смех и улыбка – самые обычные явления при выражении ненависти. Они встречаются и у тех лиц, которые не могут поднимать часть верхней губы таким образом. Чтобы обнажился клык. Можно улыбаться и смеяться до упаду даже с плотно закрытым ртом, а этот подавленный смех именно и есть одна из самых обычных форм смеха, сочетающихся с мимикой ненависти.

Если бы можно было наследовать все случаи смеха в порывах ненависти, то, вероятно, мы нашли бы руководящую нить к логическому объяснение неожиданного проявления здесь смеха, который обыкновенно сопровождает более приятные душевные волнения или более резкие контрасты забавного. Смеются впрочем не тогда, когда гнев достиг высшей степени своего развития, а в то время, когда он еще смешан с презрением и отвращением. Смеются или улыбаются в тех случаях, когда видят перед собой униженного и смущенного противника, или когда приступ гнева только еще готовится. В этом случае нас заставляет смеяться именно контраст между торжеством нашей ярости и смиреной покорностью ненавидимого лица; это радость от сознания возможности отомстить непосредственно ударами или унижением самолюбия. Поэтому чаще всего смехом сопровождаются самые свирепые проявления ненависти, – без сомнения потому, что мщение тем слаще, чем сильнее ненависть, или чем больше надеются нанести этим вред своему врагу.

Это так же верно, как и то, что очень добрые люди в разгневанном состоянии редко смеются, так как при этом они сами страдают. Напротив, люди злые и жестокие в этих случаях всегда смеются, потому что им приятно видеть страдание. А, кроме того, есть еще и другой более редкий, но более демонический смех ненависти; и, в сущности, в этой форме мы имеем дело с жестоким орудием пытки. Смеются от всего сердца, чтобы ободрить свою жертву и этим самым сделать более мучительным для нее переход от надежды к отчаянию. Как будто стараются убедить своего врага в том, что ему нечего бояться, что все обстоит благополучно, – с тем, чтобы позже дать ему лучше почувствовать острые когти ярости и мщения.

Так поступают многие из плотоядных животных, в особенности из породы кошек; то же проделывают и дикари, преимущественно из числа людоедов [73] .

Я вовсе не думаю, чтобы этим исчерпывались все поводы, побуждающее нас к смеху ненависти. К ударам, к оскорблениям, к множеству всякого рода жестокостей нашей души мы иногда желаем присоединить еще злорадство и насмешку: мы смеемся, чтобы поглумиться над жертвой, чтобы заставить ее переходить поочередно от мучений страха к унижениям презрения, и при всем том ясно показать ей, что она для нас не более, как предмет забавы.

Ненависть так естественно сопровождается улыбкой, что мы часто улыбаемся при одном только замысле мщения, даже в отсутствии жертвы, и в этом случае мы протягиваем руку горизонтально ладонью вниз, как бы желая сказать – подожди же! И подобное клятвенное обещание неизбежно сопровождается ядовитой демонической улыбкою. Здесь уже не может играть никакой роли теория атавизма, построенная на клыках; смех вызывается здесь контрастом между тем спокойствием, каким, по нашему мнению, наслаждается ненавистное лицо, и тем ураганом, с каким мы намерены на него обрушиться.

У детей, у дикарей и париев нашего общества высунуть язык и показать его во всю длину своему врагу считается знаком презрения и отвращения; в этом мимическом акте больше пренебрежения, чем ненависти; может быть в связи с ним находится и выражение желания плюнуть на землю или в лицо презираемой и отвратительной для нас особы. Это выражение, должно быть, очень древнее и очень автоматичное, так как изображения его встречаются у идолов Полинезии, Индии и Мексики. Мне самому случалось видеть, как шимпанзе и дети плевали в знак угрозы и гнева, хотя как те, так и другие никогда и ни от кого не могли заимствовать этого жеста.