Упрямый Галилей - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Дмитриев cтр.№ 137

Пытки в течение столетий использовались и светскими, и религиозными судами. В 1252 году, на пороге Ренессанса, когда усилился интерес к римскому праву (допускавшему использование пыток), папа Иннокентий IV узаконил их применение при расследовании преступлений «laesae maiestatis divinae» (то есть в делах о ересях), и формально они были отменены только в 1819 году [1159] . Фактически же в XVII и особенно в XVIII веке пытки крайне редко использовались в практике инквизиционного расследования даже в Испании.

Существовало три вида допроса под пыткой: для установления факта преступного деяния («sopra il fatto»), то есть чтобы заставить обвиняемого признать вменяемую ему вину; для установления окончательной истины и намерения обвиняемого («pro ulteriori veritate et super intentione») и только для установления его намерения («sopra l’intentione solamente») [1160] . Последняя мера применялась, как правило, когда ответчик вину признавал, но не связывал ее с ошибками в вере («mala credenza») [1161] . Вопреки распространенному мнению [1162] , при установлении намерений обвиняемого не рассматривались ни причины, по которым он впал в ересь, ни его мотивы, ни цели. (Забегая вперед, отмечу, что именно поэтому на допросе 21 июня 1633 года «super intentione» Галилея спрашивали лишь о том, «придерживается ли он или придерживался ранее, и как долго, мнения, что Солнце находится в центре мира…» и т.д., то есть было ли его намерение «коперниканским».)

Что касается формы проведения допроса под пыткой («modo d’esaminare in tortura»), то обвиняемого сначала спрашивали, не желает ли он сделать какие-либо заявления относительно его дела («an sibi occurrat aliquid dicere circa suam causam»). В случае отрицательного ответа судья интересовался, высказывал ли допрашиваемый когда-либо еретические суждения и/или совершал ли еретические поступки, в которых его обвиняют. Если ответ был положительный, то инквизитор выяснял, разделяет ли обвиняемый ложную веру, приверженность которой ему инкриминируется. Если обвиняемый признавался в содеянном, то задушевная беседа заканчивалась, поскольку считалось, что цель ее достигнута. Если же допрашиваемый упорствовал в отрицании своей вины, то следовала territio verbalis (или, по другой терминологии, verbalis perterrefactio [1163] ), то есть устная угроза пытки, сначала в завуалированной форме, мол, если не сознаешься, то прибегнем к другим средствам, приличествующим ситуации («remedia iuris, et facti opportune» [1164] ), а если эти слова не оказывали на обвиняемого должного воздействия, то ему описывали возможное развитие событий просто, без затей – «conta eum devenietur ad torturam» [1165] (эта угроза называлась «comminatio realis»), и только если и эта реальная угроза не помогала, то, видя «упорство и неуступчивость (visa pertinacia et obstinatione)» клиента, инквизитор принимал решение о… нет-нет, еще не о пытке, но о territio realis, или, другой термин, vexatio, когда обвиняемого вводили в камеру пыток, показывали орудия, иногда готовили к мучениям, скажем, связывали, что, впрочем, некоторыми знатоками этого дела рассматривалось как primus gradus самой пытки (см., например, трактат М.А. Савелли [1166] ), и только если негодяй и тогда продолжал своим упорством изводить судей, всем сердцем желавших ему добра, наступало полное торжество закона!

Заметим, что вся эта богатая нюансами и весьма насыщенная программа rigoroso esamine предусматривала для обвиняемого возможность на любой стадии своей реализации заявить то, что от него ждали отцы-инквизиторы, то есть «правду» по версии Священной канцелярии.

Вместе с тем пытка – если уж дело доходило до ее реального использования – не должна была стать причиной уродств и смерти подсудимого: она должна была быть «temperata (умеренной)», чтобы «испытуемый» не подвергался опасности («si conserve salvo») [1167] . Некоторые авторы даже уверяли, что пытки, применявшиеся Священной канцелярией, были «легкими (levis)», то ли дело в светских трибуналах («in hoc tribunal solent iudices levem inferred torturam» [1168] ). И это писалось отнюдь не с целью спасти честь сутаны. Контекст этих констатаций совсем иной – поскольку пытки в инквизиции мягкие, то «сильно заподозренных в ереси» следует приговаривать к отречению и назначать им суровые наказания, как «полноценным» еретикам. Скажем, подвешивая обвиняемого за локти на веревке, в Священной канцелярии делали это плавно, без рывков и прочих изысков – в частности, не привязывая к ногам тяжести («sine squassis, pondere ad pedes» [1169] ). Конечно, чего греха таить, использовали и «нестандартные» методы, но нечасто. Поэтому люди мыслящие (из числа теоретиков и практиков этого древнего искусства) считали пытки делом «обманчивым и неэффективным (fallaces et inefficaces)» [1170] . Пытали непременно в присутствии врача, заранее удостоверявшего, будет ли заключенный в состоянии вынести испытание.

Пытка не должна была стать причиной уродств и смерти подсудимого. Запрещалось пытать пожилых людей, детей, беременных женщин и больных. Поэтому многие прикидывались больными. Необходимо отметить, что все виды пыток могли продолжаться не более 10 минут, а в целом не более часа. Если подсудимый не признавал свою вину и под пыткой, то он считался полностью невиновным и его отпускали на свободу, если, конечно, ему тут же не предъявляли новое обвинение [1171] . Поэтому все разговоры о том, будто Галилея чуть ли не пытали в застенках инквизиции, которые с пафосом распространял В. Львов (со ссылкой на Е.В. Тарле и М.А. Гуковского) [1172] , – не более чем дешевые выдумки.