– Знаю, как ты себя чувствуешь, – сказала Маурия. – Хочется пощупать, определить, где кончается их реальность. Понять, насколько они люди, в какой мере сами себя осознают.
– Не вини меня за любопытство.
– Да я и не виню. Но чем меньше общаешься с этими людьми, тем легче. По сути, чем меньше человеческого ты в них видишь, тем для тебя безопасней.
– Недавно ты велела не считать их чем-то вроде зомби.
– Я всего лишь хочу сказать, чтобы ты держалась на благоразумном расстоянии от них.
– Сьюзен Уайт держалась?
– Нет. Слишком приблизилась. Большая ошибка.
Скелсгард толкнула двери ночного кафе в подвале старого, времен Директории, дома. Их, полуразваленных, стоял целый ряд вдоль бульвара Сен-Жермен. Они не пережили Век Забвения.
– Сядь здесь, – попросила Маурия, указав на столик у окна. – Я похлопочу с кофе. Хочешь с молоком?
Верити кивнула, испытывая необычное головокружение. Она осмотрела зал, изучая клиентов, сравнивая их с собой. По стенам висели черно-белые фотографии. Парижские пейзажи, аккуратно подписанные чернилами. За стойкой официанты – набриолиненные волосы, безукоризненно белые рубашки, фартуки – возились у блестящего булькающего аппарата. За соседним столиком два старика спорили о чем-то напечатанном на последней странице газеты. За ними женщина средних лет опиливала ногти, ожидая, когда остынет кофе. Перед ней лежали на столе белые перчатки – одна на другой, крест-накрест.
Скелсгард принесла заказ.
– Ну что, полегчало?
– Нет, – ответила Ожье, обняв ладонями металлическую кружку.
Та обжигала. Женщины все еще говорили по-английски и потому вполголоса.
– Маурия, мне нужно знать, насколько это все реально.
– Мы уже говорили об этом.
– Нет. Ты до сих пор говорила так, будто это стопроцентная реальность. Да, все кажется настоящим. Но где гарантия?
– Откуда такие мысли? Из-за цензора?
– Да. Когда мы прошли сквозь него, потеряли всякий контакт с миром. И ты так ведешь себя, словно мы просто миновали некий занавес. Но вдруг все по-другому? Вдруг реальность осталась позади, а кругом именно то, в чем ты меня пытаешься разубедить, – компьютерная симуляция?
– С чего тебя пробрало? – спросила Маурия с явной тревогой, пристально глядя на собеседницу.
– Если симуляция, значит ничто совершенное нами здесь не повлияет на историю. Весь город – да и весь мир – лишь программы некоего инопланетного компьютера.
– Ничего себе компьютер!
– И тогда эти люди… они совсем не люди, – сказала Ожье еще тише. – Всего лишь взаимодействующие элементы сверхсложной программы. Не важно, что с ними случится. Они марионетки.
– А ты себя чувствуешь марионеткой?
– Да какая разница, кем себя чувствую я? В программу я вошла извне. А из наблюдаемого мною сейчас никак нельзя сделать вывод о том, где мы находимся: на самом деле в центре АБО или в виртуальном пространстве.
– Я же сказала: мы протянули сквозь цензор шланг для подачи сжатого воздуха.
– Это ничего не доказывает. Хорошая симуляция без труда воспроизведет эффект, – заметила Ожье, отхлебывая кофе.
Она скривилась от горечи, но решила, что доводилось пробовать и похуже.
– Просто ответь, рассматривала ли ты всерьез такую возможность.
Скелсгард насыпала в кружку слишком много сахара.
– Само собой, такая мысль приходила нам в голову. Но проверить ее нашими силами нельзя. Способ пока неизвестен. Может, мы и вовсе его не найдем.
– Не понимаю почему. Если это симуляция, у нее должны быть пределы. Абсолютно реалистичной она выглядеть не может.
– Ожье, ты мыслишь узколобо. Здесь нет пределов. Никаких.
– А как насчет физики?
Верити взяла картонный кружок-подставку. Таких на столе лежало несколько.
– Она кажется настоящей, – сказала Ожье, держа картон двумя пальцами. – Но если суну ее под тоннельный микроскоп или в масс-спектрометр, что я увижу?
– Именно то, что и рассчитываешь увидеть. Она будет выглядеть как настоящая картонка.
– И это потому, что здешняя среда промоделирована вплоть до атомной структуры?
– Не обязательно. Если симуляция достаточно разумна, она заставит спектрометр и микроскоп показать именно то, чего ты от них ожидаешь. Не забывай, здесь все инструменты, которые можно использовать для решения задачи, сами часть этой задачи.
– Хм… Я и не подумала…
– Впрочем, наша дискуссия чисто умозрительная. Здесь тоннельные микроскопы на дороге не валяются, ожидая нас с тобой.
– Значит, вы подобных тестов не проводили?
– Мы сделали, что смогли, учитывая скудность местных ресурсов. И все использованные средства показали нормальную, вполне ожидаемую физику.
– Даже если вы не достали серьезную аппаратуру, это не значит, что ее нет.
– Ты предлагаешь искать, вламываясь в физические лаборатории?
– Зачем же так кардинально? Просто следить за публикациями. Скелсгард, здесь же двадцатый век, эпоха Эйнштейна и Гейзенберга. Эти ребята наверняка не зевают за рабочим столом.
– Похоже, как раз зевают. Фундаментальная наука продвинулась не так далеко, как наша к тысяча девятьсот пятьдесят девятому. Помнишь, я говорила: не было Второй мировой, не было и компьютерной революции.
– Я помню.
– Отсутствие войны сказалось на многом. Манхэттенского проекта тоже не было. Здесь ни у кого нет атомной бомбы. А без нее какая необходимость строить баллистические ракеты? Нет ракет – нет и космической гонки. То есть нет и государственных научно-исследовательских институтов с огромным финансированием.
– Но ведь наука все-таки развивается?
– Я бы не назвала это развитием. На нее дают мало денег, она непопулярна в народе. У нее нет глобальной цели.
Ожье вымученно улыбнулась:
– Надо же, почти как у нас.
– Я бы сказала больше. Это похоже на… э-э…
– На что же?
– На саботаж. Ее здесь сознательно тормозят.
– Зачем? Кому с того прок?
– Всем, кто не хочет, чтобы люди поняли истинную природу своего мира.
Глава 13
Шины «матиса» захрустели на брусчатке рядом с домом Бланшара на улице Поплье. Партнеры начали работу рано – отправились сразу после завтрака. Хотя в голове у Флойда гудело, как в надтреснутом колоколе – слишком много вина и музыки накануне, – с похмельем пришла и бодрость, нервная, надорванная, хрупкая. В горле першило от бесконечных разговоров в «Фиолетовом попугае» и слоновьей дозы утреннего кофе.