Собачья голова - читать онлайн книгу. Автор: Мортен Рамсланд cтр.№ 59

Пока Ушастый добирался, пересаживаясь с грузовика на грузовик, из Ольборга в Оденсе, в голове его все время крутились четыре слова: «Все идет к чертям!» Подумать только, брат, который был на девять лет младше, первым уехал из дома! Эта мысль совершенно выбила его из колеи, ему было ужасно стыдно за свое позорное поведение на судне, а о своих многолетних занятиях при свете лампы он подумал с отвращением. Ведь он, несмотря ни на что, когда-то был владельцем горшка с сокровищем, ему, несмотря ни на что, обещали золотой дождь и блестящее будущее; и вот он сидит, как всегда, без гроша, потому что зарплату — во что бы то ни стало — надо было истратить до возвращения домой к папочке. Когда же ему суждено уехать из дома?

Однако по мере приближения к Оденсе его все больше начинала беспокоить мысль о том, как же передать печальную новость родителям, и это отвлекло его от мыслей о себе. Он понимал, что Бьорк будет вне себя от отчаяния. Он понимал, что для сестры это будет ударом на всю жизнь. И наконец — и это последнее было на самом деле самым важным — он представлял себе реакцию Аскиля — упрямое неприятие; много позже все чаще и чаще Аскиль станет спрашивать: «Какой такой Кнут?» — когда речь будет заходить о сбежавшем сыне, ведь хотя сам он и происходил из семьи моряков, но никак не мог примириться с тем, что его сын стал продолжателем семейных традиций.

Когда Ушастый вернулся домой без Кнута, ни у кого из членов семьи не было особого желания разговаривать друг с другом. На следующий день новый велосипед занял место в сарае. Бьорк не разрешалось его трогать, детям не разрешалось его трогать, и внуки, которые всегда с нескрываемым вожделением поглядывали на этот новенький клубный велосипед с тремя скоростями, ни при каких обстоятельствах не имели права трогать его. «Прочь», — всегда рычал Аскиль в своей обычной злобной манере, когда мы со Стинне приближались к этому монументу разрушенной семье. Во веки веков Аскиль проявил великодушие: парень был пойман на воровстве, проболтался полицейским о велосипедах в сарае, а дедушка в качестве награды купил ему новый велосипед. По мнению Аскиля, это было больше, чем можно было ожидать в подобной ситуации от других отцов, и где благодарность? Сын сбежал из дома! Через несколько недель после побега Аскиль был все еще так зол на сына, что снял картину «Пожар в Бергене» с почетного места в гостиной — это была та картина, которую он написал после лесного пожара и удара по носу палкой, — а через несколько дней достал картину «Врач и скальпель» — ужасную и в высшей степени неудачную картину, написанную в состоянии аффекта, когда он пятнадцать лет назад узнал о диагнозе дочери, и которая теперь должна была висеть там, где прежде висел «Пожар в Бергене».

— Она-то, черт возьми, никогда не убежит, — сказал Аскиль о дочери, после чего мрачно добавил: — Но сначала надо заказать раму.

В багетную мастерскую отправили Ушастого. Перед этим Аскиль потратил полдня на то, чтобы проинструктировать его относительно того, как должна выглядеть рама, но затем последовали и другие, в высшей степени путаные инструкции. Можно было подумать, что сам заказ рамы был делом второстепенным и что на самом деле отец посылал его в мастерскую с каким-то тайным поручением.

И вот Нильс Джуниор, взяв под мышку картину «Врач и скальпель», отправился в город. Внезапно ему показалось, что он движется в пустоте между прошлым и будущим, пустоте, которую Кнут уже преодолел, когда взошел на борт большого судна. «А я, черт возьми, отстаю от него», — подумал он. Чувствуя на себе воздействие того, что мы называем «судьба», он полчаса спустя распахнул дверь багетной мастерской и увидел в дальнем углу сидящую к нему спиной женщину.

— Можно поговорить с хозяином? — спросил он, она обернулась и ответила, указывая пальцем себе в грудь:

— Вот хозяин.

Не будет преувеличением сказать, что Ушастый остолбенел. Не оттого, что хозяином оказалась женщина, хотя Аскиль сказал, что магазином владеет пожилой бестолковый человек («Совершенно чокнутый, — сказал Аскиль, — он, наверное, даже и цен сегодняшних не знает, в общем, поговори-ка с этим чудаком, и не теряйся…»). Не оттого, что он вряд ли мог расспросить ее о событиях более чем двадцатилетней давности («Разузнай, чем он занимался во время войны, спроси — так, невзначай — бывал ли он в Германии, я не хочу иметь с ним дело, если он в чем-нибудь был замешан»). И вовсе не потому, что молодая женщина, стоящая метрах в двух от него, показалась ему привлекательной. Нет, Ушастый открыл рот от удивления, потому что она напомнила ему о чем-то почти забытом; не видел ли он ее где-то раньше? Разве они не знакомы? Разве его голова не лежала когда-то у нее на коленях, разве она не гладила его ласково по голове…

«Что за черт, — подумал он, и тут, когда он внезапно вспомнил о давних заколдованных лесах Нурланна, у него подкосились ноги. — Неужели это действительно она?»

«Сегодня ночью Бог забрал твоих котят», — сказал однажды владелец багетной мастерской Ханс Карло Петерсен своей шестилетней дочери Лайле, ласково поглаживая ее по головке той же рукой, которой накануне вечером положил семерых котят в мешок, чтобы отнести к ручью позади дома и утопить. Лайла — отец только что купил ей большую порцию мороженого — почувствовала, что мягкое мороженое почему-то начинает горчить, а когда отец пять лет спустя, забрав ее из дома тетки, повез к лесному озеру, где, купив ей самое большое мороженое из продававшихся в лавке мороженщика, сказал: «Сегодня ночью Бог забрал твою маму», — он не только произнес страшные слова, но и на всю жизнь внушил дочери отвращение к Богу и к сладкому.

Ханс Карло Петерсен встретился со своей рано умершей женой на семейном дне рождения. Она была его дальней родственницей, и его с первого взгляда поразила ее хрупкая красота; она же спокойно сидела за столом, позволяя ухаживать за собой добродушным дядюшкам и ревнивым тетушкам. После обеда он повел ее в сад, где попросил выйти за него замуж. Ему тогда было 23 года, Элизабет 19, и когда она услышала его признание в любви, то расхохоталась так, что мой молодой дедушка побледнел. Праздничный день еще не закончился, но все уже знали, что Ханс Карло собирается жениться, и ревнивые дядюшки и добродушные тетушки стали поддразнивать его, называя «ухажером» и «хитрецом». Краснея от стыда, он дал себе слово приложить все усилия, чтобы завоевать ее. Уже два дня спустя он отправил с посыльным хрупкой Элизабет, которая не вставала с постели после полных впечатлений выходных, букет белых лилий. Но поскольку один-единственный букет ничего не изменил, он продолжал посылать букеты в таком количестве, что это подорвало его финансовое положение и наполнило воздух в доме будущих тестя и тещи благоуханиями — так мне всегда и описывали бабушку, которую я никогда не видел: она лежит в постели, бледная как ангел, в окружении цветочных джунглей, которые дедушка тщательно подбирал в соответствии с характером своей будущей жены. Это означало: никаких роз или подсолнухов, а лишь лилии, нежные тюльпаны, белые ландыши со сладковатым ароматом — от которого она начинала задыхаться во время приступов мигрени. Прошел год, прежде чем она позволила ему сопровождать ее во время прогулки вокруг ближайшего лесного озера, и еще год, прежде чем ему было позволено взять ее за руку. Однажды весной, когда они шли, взявшись за руки, по берегу озера, она остановилась и сказала: «Ну вот, Ханс Карло, теперь ты можешь снова спросить меня». Ханс Карло был настолько счастлив, что совершенно забыл задать ей сам вопрос, но свадьбу-то, конечно, сыграли, и вот, когда настала брачная ночь, Элизабет лежала, смертельно бледная, тяжело дыша от мигрени, на брачном ложе, не будучи в состоянии подарить своему супругу даже мимолетный поцелуй.