Я и по сей день не знаю, так ли это, на чем основаны утверждения Леонида Ивановича, а тогда я пытался возражать, найти некое оправдание Никите Хрущеву.
– Не надо, – сказал Леонид Иванович, – не ищите нам оправданий.
– Кому «вам»?
– Всем, кто управлял на разных уровнях страной.
– Значит, и вы виноваты?
– Конечно. Но все же меньше, чем Хрущев, которого вы пытаетесь защищать. В 1935 году, будучи первым секретарем МГК, он сетовал на бюро, что в Москве арестовано всего триста восемь человек, и призвал коммунистов к суровой борьбе с врагами народа. Указания лидера столичных коммунистов быстро претворили в жизнь. За 1936 и 1937 год в Москве репрессировано около шестидесяти тысяч человек. А вы говорите…
Мне было жутковато и интересно, словно я открыл какую-то дверь и сделал первый шаг в темноту.
– Можно я запишу ваш рассказ?
– Сделайте милость. – Леонид Иванович взял с полки чистую общую тетрадь в коричневой ледериновой обложке и протянул мне.
Когда мы прощались, он сказал:
– Придете на ночлег в райком, прочитайте еще раз свои записи и сожгите в печке.
– Почему?
– Неужели не понимаете?
Утопая в снегу, я добрался до райкома. Долго стучал, пока недовольный сторож-истопник казах открыл мне дверь.
В кабинете, отведенном мне под жилье, я зажег свечу и еще раз прочитал записи, вложил в тетрадь письма ссыльных девушек и заснул.
Проснулся я от странного ощущения, будто кто-то смотрит на меня. В комнате никого не было. За окном полоскался грязновато-серый рассвет, и в его зыбком свете я увидел странную огромную голову, кивающую мне.
Я тоже на всякий случай кивнул. Потом оделся и вышел во двор. У моего окна стоял верблюд, запряженный в сани, и уныло мотал головой.
Я подошел и похлопал его по шее. Он грустно посмотрел на меня и опять кивнул.
Когда я вернулся, ни тетради, ни писем на столе не было.
Я выскочил в коридор. Пусто. Только лозунг на стене на русском и на казахском: «Партия – наш рулевой».
Инцидент на спецтрассе
Но сначала вернемся в 1972 год. В июль. В Москву, в дрожащее знойное марево. Знаменитая жара семьдесят второго. Впервые на город надвинулся дым горящих торфяников…
Меня отправили в Шатуру писать очерк, как простые советские люди мужественно борются с огнем. Надо сказать, что они боролись как нужно.
Пять дней я мотался по поселкам, по сгоревшим баракам бывших торфоразработок, по обугленному лесу.
На одном из участков угорел молодой паренек – бульдозерист, и мне пришлось вспомнить армейский опыт и три дня подряд сидеть за рычагами тяжелой машины.
…Вернувшись в Москву, я сразу полез под душ смывать впитавшийся в кожу запах гари. И тут зазвонил телефон. Я давно уже не ждал ничего хорошего от его звонков, но все-таки снял трубку.
На этот раз новость была приятная. Звонил мой товарищ, актер и режиссер Сева Шиловский, он снял первую отечественную «мыльную оперу» «День за днем». Успех у зрителей она имела оглушительный. В Останкино ежедневно приходило несколько мешков писем.
Сева пригласил меня вечером в ресторан ВТО отметить окончание показа сериала.
Ах, ресторан ВТО! Самое лучшее и самое вкусное место на улице Горького. Развеселый клуб для своих, для тех, кто имеет отношение к искусству.
Мы сидели в зале, расписанном березками, выпивали и закусывали. И вдруг в углу, за столом я увидел своего дружка, с которым начинал заниматься боксом, правда, в отличие от меня, для него спорт стал делом всей жизни и он добился больших успехов, был известен и титулован.
Я подошел к нему. Он сидел еще с одним «бойцом» с Дальнего Востока, тоже весьма популярным спортсменом.
Мы поздоровались. Но ребята были напряженными и сдержанными. Рядом за столиком сидели два мужика, явно деловые, и друзья мои внимательно наблюдали за ними.
– Вы что, пасете их? – спросил я.
– Охраняем, – ответил мой титулованный друг.
Я еще раз посмотрел на мужиков, которых прикрывали известные боксеры: один был явно из номенклатуры выше среднего звена, а второй – типичный уркаган. Ни фирменный костюм, ни дорогая рубашка не могли сгладить навек въевшийся отпечаток приблатненности.
А через несколько дней знающие ребята, завсегдатаи пивного бара на Пушкинской улице, повсеместно известного как «Яма», рассказали, что мой товарищ боксер «здорово поднялся», так как начал работать охранником у авторитетного вора, связанного с цеховиками.
А теперь я расскажу о том, кого он охранял, – Алексее Сергееве по кличке Кабан.
В октябре 1967 года в Домодедовском районе трое налетчиков напали на инкассаторскую машину, перевозившую деньги в местный банк.
Налетчики действовали умело и нагло. Напасть средь бела дня на вооруженных инкассаторов – дело совсем не простое.
Крови не было, охранников связали, машину угнали в лес, а там, забрав деньги, преступники исчезли.
Через месяц уголовный розыск задержал троих налетчиков. Двое, припертые уликами, сознались, а третий, Алексей Сергеев, плотно сидел в отказе. Он в свои тридцать семь лет был трижды судим, два раза за квартирную кражу и за разбой.
Все трое отбывали последний срок в одной колонии и, по данным оперчасти, сговаривались на воле «поднять крупное дело».
Но подельники стояли на своем: был третий по кличке Коля Скороход, он ставил дело и напал на охрану, они же выполняли техническую работу. Один вел машину, второй стоял на стреме.
За это Коля Скороход пообещал им по десять кусков. Но свалил с деньгами и кинул подельников.
У Сергеева было твердое алиби, и его пришлось освободить. Тем более что ни у Сергеева, ни у его подельников при обыске ничего обнаружено не было.
Двое получили свой срок как пособники и ушли на зону, а Сергеев остался на свободе.
Секретарь ЦК КПСС, член Политбюро, второй человек в партии, а стало быть в СССР, Михаил Андреевич Суслов не переносил быстрой езды.
Его ЗИЛ и машина охраны передвигались со скоростью не более пятидесяти километров. В Москве это заметно не было, так как ГАИ перекрывало все движение по маршруту великого теоретика коммунизма. А на Рублевском шоссе, по которому сановный академик ездил на дачу и где, кстати, висел знак, запрещающий обгон, за кортежем Суслова выстраивался километровый хвост машин.
Я сам попадал в эту очередь и полз по Рублево-Успенскому шоссе, костеря Суслова, ленинский ЦК и советскую власть.
Так мы добирались до поворота на Ильинское. Теоретик продолжал свой путь в сторону Усова, а я сворачивал направо к ресторану «Русская изба».