Германтов и унижение Палладио - читать онлайн книгу. Автор: Александр Товбин cтр.№ 200

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Германтов и унижение Палладио | Автор книги - Александр Товбин

Cтраница 200
читать онлайн книги бесплатно

Молоденький экскурсовод в очках, поглядывая на сфинксов, задекламировал срывавшимся голоском:


Какая тайна вам окаменила

Жестоких уст смеющийся извив?

Полночных волн немолкнувший разлив

Вам радостней ли звёзд святого Нила?

Хорошо!

Частенько они пропускали лекцию, а то и две… К тому же в сумке у Кати волшебно обнаруживались баранки с маком, слойка с марципаном… Но чаще они жадно разрывали в клочья ещё тёплый батон с изюмом.

– Как ты думаешь, какого цвета сейчас Нева? Какие бы ты смешал краски? – Германтов предлагал свой рецепт смешений, она возражала, хотела побольше добавить кобальта… И зачастую возникало общее, на двоих, ощущение у Германтова и Кати, уже вполне отрешённых от всей будничной суеты со звоном заводского металла, гудками и голосами, что только им принадлежит то, что видят они, и только состояниями их, его и её, сфинксы, судьбоносно поднятые на пьедесталы свои, и были по сути озабочены: не отводя друг от друга глаз, сфинксы-визави, сфинксы, неусыпные стражи собственной тайны, именно для Германтова с Катей поддерживали в поле своего зрения такое притягательное, такое заразительное безумие…

– А знаешь какие краски и как я в детстве любила смешивать? Одного и того же цвета или почти одного. Не поверишь, но и сейчас меня притягивают тайнами своими белое на белом, чёрное на чёрном… А песенка про шар голубой нравится, наверное, потому, что крутится-вертится он в голубом небе…

– С приветом, с приветом.

– Это ещё не все приветы мои. Я ведьма, я вижу спиной, знаешь?

– Рассказывай… У тебя зрячие лопатки?

– Возможно. Я шла однажды по коридору, а ты, взволнованный, взбудораженный какой-то, смотрел и смотрел мне вслед и на мои лопатки давил… Я не могла тебя видеть, хотя – это не враки! – видела, что ты не в себе…

– Откуда стало известно тебе, что это был я? – спросил, а сам подумал: не безумие ли это – влюбиться в спину?

– Я видела тебя, правда. И вчера, когда ты подходил тихо-тихо сзади, я тебя уже видела, не сомневайся… И сразу почувствовала, что от тебя, разгорячённого, постоянным твоим холодком повеяло.

А он вчера, когда подходил к ней тихо-тихо сзади, сразу уловил в лёгком запахе духов аромат приключения…

– И, – засмеялась, – И даже вчера увидела я синий блеск твоих глаз и как-то сразу… к тебе привыкла. Ты хоть сам знаешь, зачем загораются, что обещают, загоревшись, синие огоньки?

– Что же?

– Пока не скажу, догадку мне самой надо ещё проверить; а вижу я, причём, учти, насквозь вижу, наверное, не лопатками, а – душой…

– Исключено!

– Почему?

– Конечно, слово «душа» – женского рода, – для пущей серьёзности нахмурил брови, – но ещё средневековые схоласты-теологи убедительно доказывали, что у женщин душа вообще отсутствует.

– А что присутствует?

– Тело, сплошное, как сплошной соблазн, тело.

– Спасибо.

И добавила потерянно, снова положив на колени голову:

– Я думаю, в Средние века меня бы за порочность мою сожгли.

И спросила вдруг:

– Юра, ты столько знаешь всего, – почему мадера так пахнет пробкой?

* * *

И как такое могло ему взбрести на ум?

Безумие в чистом виде! Чудное безумие, и как угораздило? Не скромный, не добропорядочный вполне «Лягушатник» с анилиново-едкими напитками, высасываемыми через соломинки, разноцветными шариками мороженого в металлических вазочках на круглых столиках, накрытых кругами болотисто-зелёного плексигласа – а ведь Катя так любила мороженое – и не престижный, а по вечерам ещё и чинно-респектабельный «Север» с салатом оливье и фирменными нежными блинчиками с мясом или творогом, поедаемыми меж тускло бликующими колоннами, выбрал он, что было бы вполне естественным, и даже – не оберегаемую амбалами-швейцарами в чёрных, с золотыми галунами, ливреях бело-красную «Асторию» со стеклянным потолком или «Европейскую» с матерчатыми плиссированными жёлтыми абажурами на торшерах и вычурным ярким витражом, служившим эффектным фоном для ансамбля балалаечников в косоворотках, а ведь в «Астории» или «Европейской» как нельзя лучше мог бы он пустить девушке роскошную пыль в глаза, однако… Когда-то, в разгар ухаживаний, пожелав ударно поразить Катю как «декорумом», так и яствами, пригласил её в ресторан Витебского вокзала; вдохнул спёртый воздух счастливого детства; наводчицы Пули и цыганок, правда, не было. Пока проталкивались через забитый пассажирами гудящий зал ожидания к знакомой, с маршами туда-сюда, лестнице под парящим, кое-как выбеленным, но с сохранённой, как дорогая реликвия, экземой протечки, куполом, что-то говорил принаряженной по такому случаю Кате. Наряд ей был на удивление к лицу: сшитое ею самой удлинённое расклёшенное платье из тонкой бледно-пепельной холстинки в красно-коричневых цветочках, стянутое на талии, с широченными, воздушно-мягко ниспадавшими шифонными рукавами, которые вдруг сужались к запястьям, да ещё была шерстяная тёмно-серая жилетка рельефной вязки… О, зная, что ей идут платья из текуче-лёгких, чутких к её движениям материй, зная, что спина её – это трапеция, сужающаяся к талии, она к талии же пристраивала другую, вроде бы строго державшую форму, расширявшуюся трапецию чуть качавшегося – и вот уже, при убыстрении шага, забывавшего о строгой форме – подола… Да, распаляясь, он говорил про изысканный и пышный вокзальный модерн, фантастично-орнаментальными формами своими обрамляющий и декорирующий грубую низкую вечнокипящую эту жизнь, про едоков-кутил, съезжавшихся сюда, нетерпеливо сглатывая слюну, со всего Петербурга, чтобы полакомиться в атмосфере купеческой, но словно бы прощальной, словно бы предъотъездной роскоши горячими расстегаями с анчоусами, холодцом из свиных ножек со сладчайшими, нежно похрустывающими на зубах хрящиками и, конечно же, налимьей ухой.

– Налимьей?! – недоверчиво восхитилась Катя.

Да, как в воду глядела, меню оказалось скудным: салат из вялых огурцов с кружочком сваренного вкрутую яйца, котлета по-киевски…

– Котлета на куриной косточке? – уточнила Катя; пожилая, толстая официантка в несвежем мятом переднике еле заметно кивнула тяжёлой головой с поникшим кокошником, спросила:

– Что пить будем?

Офицеры в чёрных кителях, имевшие, наверное, отношение к Военно-морской медицинской академии, которая видна была из окна, опрокидывали стопари с водкой за соседним столом. А Германтов с видом бывалого, но утончённого пропойцы выбрал крымскую, массандровскую, мадеру.

Да, осовеченная фата-моргана… И скатерть была мятой, с большим фиолетовым пятном от пролитого вина, и пальма – близ неё стоял столик – засыхала, жёсткие неподвижные резные листья её на острых кончиках пожелтели; из продолговато-одутловатой котлеты, брызнув, вытек тоже жёлтый, противно, машинным маслом, пахнувший жир. Да, обед в атмосфере купеческой роскоши эпохи модерна не задавался; дело было под вечер в субботу, но в ресторане задолго до угарной полуночной, под грохочущую музыку, кульминации случился ещё и пьяный скандал с дракой, матерной руганью. Германтов, не заказывая десерта, поспешил расплатиться, под шумок официантка их обсчитала…

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению