Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - читать онлайн книгу. Автор: Йоахим Радкау cтр.№ 98

Швейцарский историк среды Кристиан Пфистер ввел в науку понятие «синдром 50-х», выделив 1950-е годы как глубочайший в экологической истории человечества перелом, после которого только и началась по-настоящему эра глобальной угрозы. Решающий критерий для Пфистера – поступление в атмосферу парниковых газов: с 1950-х годов их объем растет настолько резко, что на этом фоне вся предыдущая история кажется безобидной. Даже 1940-е годы Пфистер воспринимает как доброе старое время – точка зрения, которую легче принять швейцарцу, чем немцу (см. примеч. 2).

Как показывает уже само слово «синдром», в перевороте 1950-х годов сошлись воедино процессы различного происхождения. Однако Пфистер выделяет при этом одну важнейшую причину: падение цен на нефть. По сравнению с нефтяной эпохой эра угля еще во многих отношениях выглядит как продолжение деревянного века, ведь добыча и обработка каменного угля была мучительной работой и требовала больших трудозатрат. Лишь нефть положила начало почти беспроблемной эксплуатации ископаемых ресурсов, способной за короткие сроки перешагнуть все мыслимые границы и породить менталитет беспримерной в истории расточительности. Лавина искусственных материалов, создавшая проблему отходов неслыханного доселе масштаба, также является следствием дешевизны нефти.

Против теории «синдрома 50-х» напрашивается целый ряд возражений. Можно спорить о выделении нефтяного фактора как единственной причины. Контрпримером служит ГДР – страна, которая осталась почти не задетой потоками дешевой нефти, однако сумела превзойти западные страны в потреблении энергии на душу населения и объемах выбросов. Ее пример доказывает, что на базе бурого угля, как и на базе нефти, тоже могло сформироваться небрежное отношение к энергии и окружающей среде. Пример Японии тоже доказывает, что дешевая нефть не так значима для резкого экономического скачка, как часто думают на Западе. Кроме того, представление о новом энергоносителе как первопричине не может быть удовлетворительным по принципиальным соображениям. Поток дешевой нефти полился не сам по себе, его предпосылкой были лихорадочные работы по нефтеразведке и глобальное состязание крупных компаний, то есть в итоге обоснованное ожидание большого бизнеса. Уязвим и тезис о 1950-х годах как о переломной дате. Даже в такой «автостране» как ФРГ автомобиль стал определять городское и ландшафтное планирование лишь после 1960-х годов. Перемена стиля жизни, ускорившая рост экологических проблем, выпадает в значительной степени на 1960-е и 1970-е годы. Еще в 1967 году женщины – консультанты по электроприборам, рекламировавшие новую бытовую технику для домохозяек, жаловались: «Во всех нас еще сидит страх перед выбрасыванием вещей» (см. примеч. 3). Фиксация на «синдроме 50-х» могла бы отвлечь внимание от других экологически опасных явлений еще более позднего времени: достаточно вспомнить о массовом воздушном туризме!

Впрочем, за всем этим стоит не только случайное совпадение различных обстоятельств. Процесс включает в себя элемент целенаправленности: конкретным воплощением утопии стали для всего мира Соединенные Штаты Америки – «страна неограниченных возможностей», с давних пор привыкшая к расточительному обращению с ресурсами и пространством. Ее гигантские размеры в эру моторизации и мобильности стали еще более сильным козырем, чем прежде. Хотя бензиновый двигатель, самый мощный из всех новых факторов воздействия на среду, происходил из Европы, однако в Старом Свете развитие экономики, основанной на ископаемых энергоносителях, значительно тормозили картели, высокий уровень цен на энергию, политические границы и экономические традиции. Полностью развернуться она смогла лишь в США. Культурную гегемонию Европы разрушили мировые войны. Коммунизм, как мы знаем сегодня, также не смог выдвинуть ничего, что можно было бы сопоставить по привлекательности с американской цивилизацией.

С 1950-х годов технические инновации в сельском хозяйстве приобрели не меньшую значимость для окружающей среды, чем инновации в индустрии. Если аграрные реформаторы XVIII и XIX веков работали еще в направлении усовершенствования традиционного круговорота веществ – улучшения севооборота, сочетания полеводства с животноводством, то с массовым внедрением минеральных удобрений эта цель полностью исчезла, что означало конец тысячелетней эры земледелия. Даже не склонный к экопессимизму географ приходит к заключению: «С началом второй аграрной и технической революции в 50-е годы XX века антропогенная деградация, смыв и отравление почвы усилились почти по экспоненте» (см. примеч. 4). В то же самое время усилилось давление на еще сохранившиеся в XX веке остатки натурального хозяйства, что еще больше сократило элемент, который не только обещал надежду в случае голода, но и играл существенную роль в поддержании общего экологического баланса. Экономический рост стал как никогда прежде определять менталитет людей и их взгляды на будущее. В 1950-е годы люди еще не знали, можно ли полагаться на новое благосостояние, однако в конце концов экономическое мышление, воспринимавшее рост как нормальное состояние, одержало победу. На фоне сегодняшнего дня и дешевой нефти возникает образ будущего с еще более дешевой атомной энергией.

1950-е годы на фоне германской катастрофы выделяются особенно резко. Однако в целом этот переворот был наднациональным, в итоге – глобальным феноменом, и проявился он не только в массовом благосостоянии, обусловленном благоприятной конъюнктурой, но, что еще более важно, в последствиях для окружающей среды. Во Франции и Италии развитие шло в значительной степени параллельно. Вито Фумагалли [218] называет идущее с того времени истребление последних лесов, садов и живых изгородей в долине реки По «окончательным решением». Согласно французскому экологическому исследованию 1990 года, с 1950-х годов ландшафт Франции изменился сильнее, чем за все предшествующие тысячелетия (см. примеч. 5).

В СССР коммунисты не стали развивать собственную концепцию технического прогресса, отличную от американского пути, а с безнадежным честолюбием бросились догонять Запад. Хотя среди русских революционеров изначально не было недостатка в защитниках природы, но презрительное отношение коммунистов к крестьянским традициям привело к такому небрежению в обращении с почвой, которое оставило позади даже западных капиталистов. К тому же в системе, где государство брало на себя решение всех проблем, возникающих вследствие узости специальных интересов, отсутствовало какое бы то ни было противодействие этому государству. Еще в 1930-е годы Советский Союз сохранял первенство в исследовании эрозии почв. Однако Хрущев страдал такой мономанией в вопросах повышения аграрной производительности, что превосходил в этом Сталина, и его мощные кампании по разведению кукурузы и хлопка, при которых игнорировались региональные особенности почв и гидрологии, привели к крупномасштабному экологическому фиаско в подверженных опустыниванию районах Центральной Азии. В 1960-е годы вследствие проведения Каракумского канала началось обмеление Аральского моря, а загрязнение озера Байкал целлюлозно-бумажными предприятиями приняло скандальные масштабы. В 1985 году русский писатель Валентин Распутин говорил, что для того чтобы стать участником экологического движения в Советском Союзе, «достаточно лишь вспомнить и сравнить, чем была наша Земля 20 или даже 10 лет назад и что с ней стало теперь» (см. примеч. 6).