Гапон - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шубинский cтр.№ 103

Для убийства Рутенберг на имя Ивана Путилина снял дачу в Озерках — хозяйка, видимо, охотно и без разбора сдавала ее подозрительным лицам, которые, видимо, не торговались особо. Рутенберг объяснил своим товарищам, что убивать предателя в Финляндии неудобно «во избежание могущих последовать за тем неприятностей для дававших в то время приют русским революционерам финляндцев». Петербург тоже, конечно, не подходил.

Товарищи Владислав и Степан (тоже, как Деренталь, бывшие участники боевой дружины: откуда еще Рутенбергу было брать людей на мокрое дело; они могли быть и эсерами, и бывшими гапоновцами; всего вернее — и теми и другими разом) утверждают, что Рутенберг сообщил им, что Гапон приедет вместе с Рачковским и толпой сыщиков. Зачем было лгать? Очень просто: Рутенберг хотел сделать вид (хотя бы перед непосредственными участниками убийства), что продолжает исполнять прямое решение ЦК. Да и неудобно было признаваться бравым боевикам, что им придется вшестером убивать одного сугубо штатского человека. В крайнем случае вооруженного револьвером — но плохо стреляющего.

В пятницу, 24 марта, Рутенберг через посредника сообщил Азефу о своих намерениях. Азеф никак не отреагировал.

25, 26, 27-го Рутенберг и Гапон ведут переписку. Мартын по-прежнему торгуется («Не меньше 50 000. 15 000 авансом через тебя. В крайнем случае 10 000. Тогда и деловое свидание назначим. За ответом пришлю во вторник утром») и назначает свидание в Озерках. Гапон упрекает товарища в «канители» и отказывается ехать за город (что-то заподозрил?).

Эти дни в жизни Гапона были очень напряженными. «Собрание», несмотря на все усилия его лидера, дышало на ладан. Никакой публичной деятельности не велось, виттевские деньги таяли на глазах. Одна аренда помещений стоила две тысячи рублей в месяц. В конце марта уже действует «ликвидационная комиссия» — имущество отделов распродается. В этой ситуации Гапон провозглашает новый проект Всероссийского рабочего союза. 26 марта в кругу своих ближайших соратников он зачитывает «Программу русского синдикализма»:

«Рабочие должны объявить себя государством в буржуазном государстве, управляться собственным выборным правительством, издавать собственные законы, запастись собственными средствами — и материальными, и духовными. Мы не пойдем под начальство партий, мы будем самоуправляться, мы не будем ожидать чужой, всегда корыстной, денежной поддержки, мы образуем свой пролетарский фонд. Мы не отдадим своих детей в буржуазные школы. Мы заведем свои школы свободного разума. Мы будем единый союз рабочих, обладающий могуществом — и материальным, и духовным. И только тогда мы будем сильны…»

Все это уже было, кроме «школ свободного разума».

27-го Гапон посещает председателя Петербургского окружного суда и требует возбуждения дела о его легализации. На сей раз Гапону было официально объявлено, что он амнистирован еще 21 октября. Рутенберг в свое время сказал правду. Пять месяцев Гапона водили за нос — теперь перестали. Почему?

На следующий день он посещает Насакина — по поводу возобновления общественного суда, потом посещает Петербургский отдел «Собрания»… и отправляется в Озерки.

Последние три дня жизни Гапона — какая-то концентрация его жизни в последние месяцы.

Поезд отошел в четыре часа. Около пяти часов Гапон и Рутенберг встретились на главной улице Озерков и пошли к даче.

Тем временем будущие убийцы мирно закусывали на втором этаже дачи бутербродами с колбасой.

«Всю дорогу, чтобы успокоить мою совесть, Гапон развивал разные планы, как избавить людей, которых я выдам, от виселицы».

Совесть Рутенберга… или свою?

На даче обсуждается та же тема:

«…Скажешь, что узнал из верного источника, что неладно и что надо немедленно скрыться. И все. А мы тут ни при чем. Мы скажем Рачковскому, что люди заметили слежку и разбежались.

— Как же они скроются? Рачковский на следующий день после нашего свидания приставит к каждому из них по десяти сыщиков. Ведь их всех повесят?

— Как-нибудь устроим им побег.

— Ну, убежит часть, а остальных повесят все-таки.

— Жаль!

Молчание. Через некоторое время продолжает:

— Ничего не поделаешь! Посылаешь же ты, наконец, Каляева на виселицу?

— Да! Ну, ладно».

Ты. Да, Гапон уже сам поверил, что Рутенберг — главный террорист. И Каляева, и Сазонова — всех он посылал на убийство и смерть.

Но это не главное. Главное — вот:

«— Я теперь буду устраивать мастерские. Кузница у нас есть уже маленькая. Слесарная. Булочную устроим и т. д. Вот что нужно теперь. Со временем и фабрику устроим. Ты директором будешь…»

Вот ведь зачем нужны были «русскому синдикалисту» макиавеллистские игры, и дружба с полицией, и дружба с революционерами, и кровь, и деньги, и власть. Всё возвращается в самое начало — к «босяцкому проекту». К маленькому общему делу.

Здесь бы всё и кончить — на этом, не худшем месте убивайте, господа!

Но — увы! Следует разговор как будто из скверного детектива:

«— А если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?

— Ничего они не знают. А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же пользы.

— А если бы они узнали все, что я про тебя знаю? Что ты меня назвал Рачковскому членом Боевой Организации, другими словами — выдал меня, что ты взялся соблазнить меня в провокаторы, взялся узнать через меня и выдать Боевую Организацию, написал покаянное письмо Дурново?..

— Никто этого не знает и узнать не может… Ни доказательств, ни свидетелей у тебя нет».

А потом вышедший в уборную Гапон случайно видит на лестнице одного из убийц, стоящего «на стреме», обнаруживает у него пистолет, кричит — «Его надо убить!» (Это у Рутенберга так. У Деренталя — целый монолог Гапона, выстроенный по лучшим законам мелодрамы: «Мартын, он все слышал, его надо убить… Ты, милый, не бойся… Ничего не бойся… Мы тебя отпустим… Ты только скажи, кто тебя подослал…»)

Его надо убить? Кого?

Сейчас Рутенберг отворит дверь и скажет: «Вот мои свидетели». Все всё слышали. Перегородки тоненькие.

Рутенберг выйдет на улицу: рук марать он все же не будет (хотя товарищ Владислав говорит иное — но одно свидетельство против четырех не считается).

Гапону еще дадут сказать: «Я сделал это ради бывшей у меня идеи» (объяснить какой — не дадут). Дадут воззвать к памяти 9 января.

Из судебно-медицинского заключения:

«Смерть была медленная и, вероятно, крайне чувствительная. Если Гапон не чувствовал страдания от удушья, о чем, между прочим, свидетельствует закрытый рот, то лишь потому, что был оглушен ударом по голове. На трупе обнаружены следы жестокой борьбы».

Да, конечно, это 100 раз было. У Амбруаза Бирса. У Лео Перуца. У Борхеса.