Хьюстон, у нас проблема - читать онлайн книгу. Автор: Катажина Грохоля cтр.№ 32

И однажды я решил выпустить его на волю, как моего дрозда. Было лето, на свет появились радостные маленькие птенчики, и я помню, словно это было вчера, как я попрощался с попугаем и широко открыл окно.

Я думал, что он не погибнет от голода, не замерзнет, сразу подружится с другими птицами, которые живут на липе, одним словом – я хотел дать ему все, что нужно вольной птице.

Но я не понимал, что он будет в этом птичьем мире чужаком, другим, не таким, как все, – а этого ни в каком мире не терпят.

Я все-таки надеюсь, что его приютили воробьи или еще какие-нибудь птички подобрее и что он хоть немножко, хоть иногда был счастлив.

За этого попугая я еще долго расплачивался.

Отец вызвал меня на ковер, то есть на кухню, сел передо мной и прочитал мне длинную лекцию относительно птиц: почему экзотические птицы живут в клетках и почему выпустить их на волю означает подписать им смертный приговор. Он старался объяснить мне, что мой попугай, может быть, вообще не имел понятия о том, что такое воля, потому что скорей всего вылупился из яйца уже в клетке, и что для него воля стала чем-то совсем другим, чем я себе воображал, – но я твердо стоял на своем.

С этого момента я и стал читать о птицах все, что попадалось мне на глаза. И это увлечение сохранилось и по сей день.

Птицы – абсолютно свободные и самые необыкновенные создания на земле. И все, что они делают, имеет глубокий смысл. Если нам, людям, кажется, например, жестоким обычай аистов выкидывать из гнезда одного из своих птенцов, то это значит только, что мы ничего не знаем и не понимаем в их жизни. Потому что аисты таким образом не вредят своим детям – они их защищают.

Аист ведь умный, поэтому он иногда избавляется от своих яиц. Еще до того, как вылупятся птенцы, родители уже знают, кто из этих птенцов будет не таким, как надо. Орнитологи проводили исследования, в ходе которых подбирали эти выброшенные яйца и все-таки высиживали их. И из каждого такого яйца – из каждого без исключения! – вылуплялись больные птенцы. То есть аисты уже заранее знали, без всяких лабораторий и исследований, что у птенца будет какой-нибудь дефект, что птенец не выживет или не сможет летать, не выдержит перелета в теплые края, не сможет сам о себе позаботиться в жизни.

Птицы не мыслят нашими категориями, и тот, кто этого не понимает, просто глуп. Прикладывать наши мерки к чему-то, что не имеет к нам никакого отношения, бессмысленно и неправильно, нельзя навязывать нашу, чисто человеческую, мораль другому миру, не попытавшись даже понять его, не говоря уже о том, чтобы принять.

А сами мы лучше всего умеем уничтожать природу и использовать ее в собственных интересах.

Я вообще люблю животных. Если бы Геракл тоже был животным – я бы его, наверно, тоже мог бы выносить. А вот кошек я не очень люблю, хотя кошкам Адама и Сусанны на это было глубоко наплевать. Три пушистых великана, рыжих с еле заметными полосками, и один черный, гладкий и мускулистый, – все они лазили по человеку, как будто вообще не обращали внимания на факт, что он не предназначен для лазания.

Не особо я их люблю потому, что кто знает, что там этот кот себе думает. Я их немного побаиваюсь – никогда не знаешь, не вцепится ли эта кошка внезапно тебе в глаза. Я им вообще не доверяю: делают что хотят, притворяются такими душками, а потом ни с того ни с сего втыкают в человека когти и не дают сбросить себя с колен.

Точно как женщины.

Марта говорила, что это проявление нежности, что это кошка так просит, чтобы ее погладили, но мне вот интересно – как бы она сама отреагировала, если бы я в нее вцепился ни с того ни с сего когтями. Вряд ли она захотела бы меня погладить.

Когда я вел машину, она меня гладила по шее. Как будто случайно, как будто нехотя – а мне становилось так хорошо. Ничего я не загадывал, но это было классно: дорога перед тобой, музыка из приемника – и эта ее лапка где-то там, сзади…

Как будто я ей принадлежал.

Но, как оказалось, были у нее тайные увлечения…

Черт, это что, теперь все время так будет?! Это я все время буду ее вспоминать?

Нет уж, я не дам испортить себе жизнь.

Я стоял в пробке на Аллеях, и все вокруг напоминало мне о ней. Я был сыт этим по горло. Надо начинать встречаться с девушками, а то у меня уже крышу сносит.

Тоже мне, большое дело – эти показы. Болтовни вечно больше, чем кино. А однажды Сусанна заставила нас смотреть «самый лучший фильм на свете», по мнению женщин, – «Красотку». Я уже его смотрел, разумеется, из профессионального интереса, – но чтобы еще раз все это выдержать?! Они ведь даже не знали, что оригинальный сценарий фильма был совершенно другой, что изначально это была довольно грустная история о проститутке и заканчивалась она плохо. А вовсе не какая-то сказка о Золушке. Только вот оказалось, что никто этого не будет смотреть, а ведь в кино главное что? Главное – сборы.

И сценарий тут же поменяли, а в результате получился аморальный фильм, демонстрирующий, что если ты хорошо занимаешься любовью, а перед этим чистишь зубы зубной нитью, то обязательно встретишь сказочного принца, который поначалу сущий сукин сын, за триста долларов снимающий девицу, а к концу ты его превратишь в порядочного, хорошего человека.

Я никогда не пойму женщин.

Скажу больше – я даже уже не буду пытаться.

Однако в тот вечер с «Красоткой» я был на коне. Развлек всю компанию, как никогда. Они же все о кино никакого понятия не имеют. И когда мы фильм посмотрели – я задвинул лекцию о хеппи-энде. И даю честное слово – они меня слушали! А я ведь говорил как минимум полчаса. Рассказал, что хеппи-энд появился в начале двадцатого века. Девушки слушали меня с открытыми ртами. И даже не комментировали. Было тише, чем во время просмотра самого фильма.

Вот, например, знаменитая «Касабланка» Майкла Кертиса. Богарт, брошенный, лишенный чести и средств к существованию, сидит в пивной, это мы все помним. Вдруг в дверях появляется Ингрид со своим мужем, который, будучи патриотом и героем, должен дальше бороться с врагом. Но Богарт борется немножко с собой, пианино играет «их мелодию», а Богарт все борется и борется – и в конце побеждает, потому что решает сукина сына, что в нем сидит, задушить в зародыше и дать волю своему благородству – облегчить, так сказать, своей любовнице и ее мужу старт в новую жизнь. И они стартуют, насколько я помню, в буквальном смысле.

И на моей памяти не было женщины, которая не разнюнилась бы на этом моменте, – даром что фильму-то уже почти сто лет. Но вот о чем не знали мои приятели, а я знаю – помимо классической версии, той, которую мы все помним, существует и еще одна. И в этой версии муж прекрасной Ингрид погибает от рук преследователей, чтобы любовники могли снова встречаться и жить долго и счастливо, построив свое счастье на свежих костях мужа-героя. Или, как я думаю, – чтобы Богарт мог без конца курить и играть на пианино, а она бы сидела у него при этом на коленях.