Я и Он - читать онлайн книгу. Автор: Альберто Моравиа cтр.№ 25

Владимиро не реагирует на комплимент. Он ерзает на стуле и произносит: — Рико, по телефону ты сказал, что у тебя ко мне срочное дело. Ну так о чем речь? Вот оно! Я не отвечаю сразу. В задумчивости курю, глядя вниз. Хочу напустить на себя глубокомысленный вид, а для этого надо с самого начала взять правильный тон. Наконец ясным голосом, чеканя каждый слог, отзываюсь: — Владимиро, прежде всего я должен сделать одно предварительное замечание.

— Сделай.

— Надо сказать, что, на мое несчастье или счастье, не знаю, я необычайно щедро наделен природой.

Есть непроницаемые люди, чья непроницаемость вызвана полным отсутствием выразительности. Есть и такие, которые непроницаемы, несмотря на присущую им яркую выразительность, потому что у них лишь одно выражение, всегда одно и то же, что бы ни происходило. Владимиро принадлежит ко второму разряду. На его лице неизменно присутствует выражение задумчивости, тревоги, обеспокоенности, растерянности. Но коль скоро выражение это сохраняется как при словах: "Доброе утро", так и при словах: "Доктор, мне хочется укокошить своего папашу", то, присмотревшись, можно заключить, что лицо Владимиро совершенно невыразительно и непроницаемо. Вот как теперь. Он смотрит на меня встревоженно и ничего не говорит. Думаю, так он выглядит всегда, и чувствую, что не худо бы пояснить сказанное; вполне вероятно, он даже не расслышал.

— Попросту говоря, у меня действительно необычайных размеров половой орган. — Делаю паузу, глубоко затягиваюсь, выпускаю дым из носа и смотрю на поверхность стола. — Ты скажешь, что дело не в размерах, а в воспитании, — продолжаю я. — Верно. Бывают гигантские члены, которые спокойно остаются на своем месте, так что их и не видно, а бывают такие вроде бы щекотунчики, которые все время беззастенчиво копошатся и лезут на рожон. Однако хуже всего, когда на месте щекотунчика оказывается настоящий мастодонт. Вот это, Владимиро, и есть мой случай.

Снова делаю паузу, как бы для того, чтобы подчеркнуть последние слова; затягиваюсь, выдуваю дым из ноздрей с озабоченно-собранным видом. Владимиро подпирает лицо левой рукой — указательный палец утыкается в край левой брови, задирая ее резко вверх, — но не говорит ни слова: выжидает.

Смахнув со стола пепел от сигареты, я продолжаю: — Как ты, наверное, уже понял, речь идет о половом органе, который мало назвать назойливым. Точнее будет сказать, что от него никакой жизни не стало. Да, да, именно жизни. Мне ведь не много надо: заниматься, что называется, своим делом. Но "он" все время вмешивается. Постоянно. Сует свой нос буквально в каждую мелочь, выставляется в самые неподходящие моменты, давит на меня, старается подмять под себя, короче, требует полного подчинения, на что я, конечно, никогда не соглашусь.

Безмолвная пауза. Владимиро внимательно на меня смотрит, но не комментирует.

— Что я могу противопоставить, — размышляю я далее, — этой настойчивости или даже властности? Ясно что: или точно такую же, а лучше еще большую властность, или разум. Как ты понимаешь, Владимиро, я склонен ко второму. Ведь я образованный человек и занимаюсь умственным трудом. Всякое насилие мне отвратительно. Поэтому с самого начала я применял к "нему"… — К "нему"? — Ну, к моему члену. Так вот, с самого начала я применял к "нему" разумный подход. Я говорю с "ним", пытаюсь рассуждать, убеждать "его": между мной и "им" ведется непрерывный диалог. Вернее, непрерывная перепалка.

— То есть ты говоришь с… "ним", а "он" говорит с тобой? Ты хочешь сказать, что действительно говоришь с "ним", а "он" действительно говорит с тобой? — Да, действительно. А что тут странного? — Хм, ничего. А какой у "него"… голос? — Разный. В зависимости от настроения. Чаще всего вкрадчивый, мягкий, ласковый, бархатистый. Но при определенных обстоятельствах, когда "он" заводится, "его" голос становится зычным, резким, решительным.

— Ничего себе: "когда "он" заводится"! — Так оно и есть. Иногда, правда крайне редко, "он" бывает даже мрачным и злобным. Однако, когда мы одни, я и "он", "его" тон зачастую спесив и высокомерен.

— Так "он" спесив? — Не то слово! "Он" считает себя идеалом красоты, силы и мощи среди, скажем так, себе подобных. По "его" мнению, никто на всем белом свете "ему" и в подметки не годится. Самомнение — жуть! — Значит… "он" говорит вообще обо всем? Или только о том, что касается секса? — Владимиро, ты же прекрасно знаешь: нет ничего, о чем нельзя было бы говорить в сексуальном ключе. Литературу, искусство, науку, политику, экономику, историю — все можно рассматривать с этой самой точки зрения. Я не утверждаю, будто такой взгляд не является ограниченным. Я говорю лишь, что так делают сплошь и рядом. И "он" в том числе, да еще как! — Ну например? — Например, что может быть менее сексуальным, чем пейзаж? Горы, равнины, реки, долины: где тут, казалось бы, секс? И тем не менее. Поехал я однажды за город. В какой-то момент дорога пролегала между двумя покатыми холмами, постепенно они сглаживались до чуть приметных возвышенностей. И что ты думаешь? "Он" тут же начинает нашептывать: "Никакие это не холмы, а женские ноги, и, между прочим, очень даже ничего. Уже раздвинулись, распахнулись. А дорога-то прямиком шпарит в самую горловину, туда, где они как будто сходятся. И вот теперь мы на нашей машине, со скоростью сто пятьдесят в час, бешено ворвемся в эту горловину". Ну и так далее в том же духе. Улавливаешь двусмысленность? — Как не улавливать. Скажи, а… как еще "он" вмешивается в твою жизнь? — С помощью снов, естественно.

— Поди, эротических? — Владимиро, я не хочу особо останавливаться на снах. Сны — это, так сказать, "его" царство. Все, что "он" там творит, в конце концов ко мне не относится и меня не интересует. Единственное, чего бы я желал, — пусть оставит в покое реальные сны и обходится символическими.

— Реальные? — Терпеть не могу, к примеру, такой сон будто лежу я в постели с женщиной и не вижу ее лица. Потом женщина поворачивается, и я обнаруживаю, что это моя мать. Куда приятнее, когда мне снится, что я поднимаюсь по лестнице, на вершине лестницы — дом, дверь открыта, я направляюсь к этой двери ступенька за ступенькой… дом, скорее всего, мрачный, со всех сторон окружен кипарисами, окна закрыты, и вот, когда я уже собрался перешагнуть через порог, кто-то бьет меня ножом в спину, я падаю и просыпаюсь. Безусловно, дом с открытой дверью — это моя мать. Мрачный вид дома — это чувство моей вины. Удар ножом в спину я наношу себе сам, чтобы воспрепятствовать кровосмешению, и так далее. Однако, как ни крути, Владимиро, это все равно остается символикой, чем-то косвенным, опосредованным, каким-то ребусом, шарадой. Конечно, я могу расшифровать сон, разгадать шараду, но в то же время я волен воспринимать символическое действие буквально, не извлекая из него скрытого смысла. Так вот, Владимиро, реальности я предпочитаю символ. Допустим, я увидел во сне дом с распахнутой дверью, ну и что? Я говорю себе: "Надо же, какой странный сон, что бы все это значило?" И больше я о нем не вспоминаю. Но когда я вижу во сне собственную мать, такой, какой она была на самом деле, — ее лицо, выражение и все прочее, — в постели со мной, согласись, это уже перебор. Ты просыпаешься, в голове начинают роиться назойливые, неприятные мысли, настроение испорчено на весь день. Теперь с недавнего времени "он" почти полностью перешел от символизма к реализму. "Он" больше не подсовывает мне во сне, как раньше, скажем, часы — известный символ женского полового органа, а беззастенчиво, хотя опять же во сне, предъявляет самый настоящий передок во всех его подробностях, без малейшего изъяна, нужной формы и цвета… иногда он даже движется: все как наяву. О часах-то я забываю, как только просыпаюсь, а вот о передке — нет. И я знаю, почему "он" это делает, Владимиро. Назло. Слишком долго объяснять сейчас всю подноготную наших отношений, скажу лишь, что в последнее время они окончательно испортились. Вот "он" и мстит мне: отбросил символизм, в котором, заметь, лихо понаторел, и ударился в реализм, точнее, натурализм, донельзя грубый и низменный.