Дневник кушетки - читать онлайн книгу. Автор: Викторьен Соссэ cтр.№ 17

О моем хозяине бесполезно говорить; в тот вечер он был удивительно расположен к веселью, готов на всякое безумство, и с кубком в руках подавал пример и пил, как сам Бахус.

Шампанское лилось из бутылок и кубков подобно тому, как струятся ручейки на поляне, стремительно вырвавшиеся из источника; запах духов смешивался с легким запахом табака.

Жанна и Марго, две старые подруги, томно пели возмутительные песни, составленные, без сомнения, какой-нибудь безумной жрицей из Астарты. Из полурасстегнутых платьев виднелись тела, покрасневшие от разыгравшейся страсти; вскоре видны стали все прелести, скрытые до того момента, и гордо обнажились прекрасные формы.

Пирогов и конфет, расставленных на столе, было так много уничтожено, что от поцелуев несло особым запахом и они стали какими-то сахарными, внушая лакомкам все больше и больше дерзости.

Сусанна, которая в одурманенном виде была сентиментальнее, чем обыкновенно, сняла с крючка мандолину и, сев на ковер, легким ударом пальцев по струнам извлекла из нее прелестные звуки; она играла сладострастный романс, пропетый расслабленным протяжным голосом мандолины; казалось, инструмент реагировал на опьянение Сусанны; не отдавая себе, может быть, отчета, она придавала музыке оттенок мучительной страсти.

Но двое друзей моего хозяина с каким-то глупым выражением лиц смотрели на прелестных девочек, которые похотливо танцевали, не смея взять их в свои объятия и бросить туда или сюда на мебель любви, чтобы удовлетворить свои страстные желания, которые как бы захватили их в плен.

Тогда, возбужденные барышни бросились на расслабленных мужчин, облили их вином, осыпая ударами и, черт возьми, выгнали их из квартиры с оскорблениями, бешенством и презрением. Их крики долго раздавались в квартире.

Но так же внезапно, как и разгорячились, они вдруг успокоились и с возобновившейся нежностью и желанием любить, снова начали свой танец под аккомпанемент музыки Сусанны.

Вот тогда, признаюсь в этом, я пришла в недоумение. Как мне рассказать о тех событиях, которые произошли несколько часов спустя в этой комнате, освещенной как бы для какого-то необыкновенного ночного праздника? Как описать этот обмен поцелуев? Как описать эту манеру ласкаться?

Я вспоминаю эти вздохи, которые наводнили все пространство вокруг меня, подобно тому, как дым ладана охватывает часовню.

Возможно ли, вообразить себе роль такого человека, как мой хозяин, в присутствии таких четырех женщин как Жанна, Марго, Сусанна и Люсетта?

Потому что оргия – это безумство; а разве безумство можно изобразить? Развешанные по стенам, портреты склонились над любовниками, как будто бы и они хотели принять участие в этих чувственных наслаждениях. Мраморные и гипсовые статуэтки дрожали на своих пьедесталах. Пламя свечей колебалось под дуновением этой внезапной бури, а их воск быстро таял…

Я уже не знала счет времени. Больная, расслабленная, я уже не могла различать предметы и вещи, окружавшие меня. Голоса смешались, и мои уши уже не различали, из чьих уст раздавалось хрипение. Их опьянение было заразительно: я сама была едва жива. Я уснула на своих четырех ножках в углу, как рыбачка, почти в тот же момент, как уснули эти изнуренные вакханки, растянувшись где попало. Я не могла даже послать моему хозяину взгляда удивления и благодарности, может быть, потому, что мои глаза уже ничего не видели, или потому, что он спал.

Спустя очень долгое время, уже глубокой ночью, я внезапно проснулась. Кругом царила тишина, которую прерывали только вздохи спящих, свечи догорели, лампы сами потухли, все было погружено в глубокий сон…

На другое утро, уже после полудня, все стали медленно просыпаться. Помятые физиономии; у вчерашних красавиц поблекшие лица; лихорадочно горящий румянец на щеках; синяки под глазами, как будто бы по ним колотили кулаками; они потягивались своими усталыми членами, и их первые слова выражали сожаление.

Мой хозяин поднялся и с насмешливой улыбкой на губах созерцал четырех девиц, разбитых, помятых, обезображенных; я услышала, как он тихо сказал:

– Каковы бы ни были по качеству курицы, петухи всегда лучше.

Но он забыл прибавить, что у него хватило благоразумия не напиваться так, как эти безумцы, и если он был опьянен, то вино к этому опьянению не имело никакого отношения.

На самом деле мой хозяин никогда не напивался до зеленых чертиков, несмотря на то, что был большим любителем выпивок. Умел ли он воздерживаться? Было ли у него достаточно сил, чтобы отказаться от двух или трех лишних бокалов, с которыми теряешь рассудок? Обладал ли он желудком, способным переварить в себе все, что угодно? Я не знаю, но я не видела его никогда в пьяном виде, его капризный характер объяснил мне, каким образом он мог постоянно совершать свои физические упражнения, владеть собою во всех обстоятельствах.

Птички упорхнули одна за другой; мой хозяин привел свой туалет в полный порядок до мелочей, и я его увидела садящимся за стол; он держался прямо, взор его сиял; усы закручены, шапка была слегка надвинута на ухо.

Я не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть:

– В императорском табуне нет ничего подобного! Это животное переносит все!

Возможно ли, по вашему мнению, чтобы такая кушетка, как я, не обожала хозяина, подобного моему? Я влюблена, говорю чистосердечно. Мне бы хотелось, чтобы мой каркас, мои пружины и моя вышивка превратились сейчас в прекрасную сильную девушку с янтарного цвета кожей, как у моего милого, нежного друга, красивой дамы с карими глазами, которая, смотря в зеркало на свои плечи и ноги, говорит с довольным видом: «Решительно, у меня кожа первого сорта!»

Но моя самая обыкновенная, утомившая даже меня вышивка никогда не будет стоить кожи не только первого, но и второго сорта; как бы чувствительны ни были мои пружины, они никогда не испытают того, что испытывают женские нервы, и я слишком хорошо знаю изящество моей еловой арматуры, чтобы быть уверенной, что она всегда уступит гибкой и нежной структуре прекрасного женского тела.

Почему это сегодня я мечтаю о своем хозяине? Почему я возбуждена в такой степени, и почему я трясусь в своем углу, как безумная, желающая пирога, пирога ее хозяина?

Очевидно, что это нелепо с моей стороны! Но с тех пор, как я начала писать свои мемуары, мне кажется, я очутилась в таком положении, в каком не была ни одна кушетка. Не придает ли занятие литературой известного рода очарования?

Увы, зачем мне разбираться в своих нравственных качествах? Я недостаточно храбра с физической стороны. Я только бедный инструмент для наслаждений, и если в тайниках своего механизма я чувствую биение чувствительного и великодушного сердца, то об этом никогда не узнает мой хозяин.

Ах, сколько горя доставляет он мне! Мне, которая его так любит!.. Иногда моя печаль не представляется мне несправедливой; я хочу подняться над мелким злопамятством и прославить, как и должна, величайшую любовь, служить которой привел меня случай.