Смолкин обиделся:
– В таком случае мы получили бы кирпич в июне.
– Кстати, кирпич в июне только и понадобится, – сказал Поляков. – Что вы все-таки ему обещали?
– Я обещал поговорить с вами, но кирпич не имеет к этому никакого отношения.
– Я так и думал, – спокойно сказал Поляков. – Сделайте вот что: наряд вернете, а нам пусть выпишут на июнь.
– Михаил Григорьевич!
– И вообще не размахивайтесь. Денег у нас в обрез, а вы их не привыкли считать. Вам бы только купить да привезти, а как платить – это вас не интересует. Никаких лишних запасов нам не надо. Я сюда вас по этому поводу и пригласил.
Они спустились в склад. В широком полуподвальном помещении длинные ряды стеллажей упирались в потолок, образуя узкие коридоры, полутемные, несмотря на несколько сильных электрических ламп, горевших круглые сутки.
Кладовщик Синельщиков, маленький подвижной старичок, увидев вошедшее в склад начальство, неожиданно густым и сиплым басом провозгласил:
– Здравия желаю, Михаил Григорьевич! Здравия желаю, товарищ Смолкин!
Поляков присел на табурет, взял у Синельщикова списки запасных частей, не спеша просмотрел их и протянул Смолкину.
– Это все ненужные детали. Их здесь тысяч на полтораста. Нужно немедленно реализовать.
– Михаил Григорьевич, что вы! – испуганно заговорил Смолкин, пробегая глазами отмеченные красным карандашом строчки. – Сегодня продадим, а завтра самим потребуются.
– Вряд ли потребуются, – возразил Поляков, – они уже больше двух лет лежат. Как, товарищ Синельщиков, выдавали что-нибудь за последние два года?
– Нет, – прохрипел Синельщиков и виновато посмотрел на Смолкина. Так смотрит на грозного, стремящегося в полет командира эскадрильи робкий синоптик, докладывая ему об отсутствии летной погоды.
– Михаил Григорьевич, – умоляюще заговорил Смолкин, – ведь дефицитные части не каждый день бывают. Из-за несчастной шестеренки машина будет стоять, а я в ответе.
– С умом берите. А вы все подряд хватаете, лишь бы закрома набить.
Рассмеявшись, он наклонился и, защипнув двумя пальцами кожу на боку Смолкина, закрутил ее так, как это делают мальчишки.
– У вас замедленный обмен веществ, лишний жирок. Он мог бы пойти в мышцы, а дал вашему сердцу два пуда лишней нагрузки.
Обладая счастливой способностью преувеличивать в собственных, а еще больше в чужих глазах малейшую свою удачу, Смолкин умел преуменьшать самую крупную неприятность. Он утверждал, что снабженец, принимающий близко к сердцу огорчения своей профессии, неизбежно заболеет раком – единственная болезнь, которой этот здоровяк, не знавший даже насморка, смертельно боялся.
Избыток жизненных сил рождал в нем огромную энергию, правда несколько суетливую. Он был неизменный тамада всех вечеринок, организатор загородных пикников, конферансье клубных концертов, неутомимый танцор, болельщик всех видов спорта, хотя сам играл только в преферанс. Он был одним из тех людей, которые, войдя в вагон поезда, одной рукой машут в окно провожающим, а другой – уже ставят в узком проходе купе на ребро чемодан, заменяющий карточный стол. И невесть откуда взявшиеся партнеры готовят карты, чертят пульку для преферанса, оттеснив других пассажиров, которые жмутся в углу, скрывая под вежливой улыбкой свое недовольство: в таком положении им придется ехать всю дорогу. И уже это купе отмечено проводником как самое шумное и беспокойное, а официантом вагона-ресторана – как самое требовательное в отношении пива и закусок.
У Смолкина всюду были приятели. Его знал весь город, и он знал добрую его половину. У него было особое чутье на нужных людей, память хранила номенклатуру любых товаров, от примусной иголки до шлифовального станка. Он мог точно сказать, что имеется на любом складе города, что получили вчера и что собираются получить завтра. Он широко пользовался услугами своих многочисленных приятелей и сам любил помогать.
Широта его чувств была неизмерима. Искренне желая облагодетельствовать человечество, он мог простодушно обмануть своих ближних. Он не мог никому ни в чем отказать, весь мир представлялся ему огромным предприятием, которое он должен обеспечить нормальным снабжением. Не будь над ним крепкой руки Полякова, он в короткий срок перетащил бы на склад автобазы половину городских материальных ценностей.
Смолкина никогда не мучили угрызения совести, ничто не смущало его жизнерадостной беззаботности. Хотя приказ Полякова о реализации запасных частей и был ему неприятен, он быстро утешил себя мыслью, что все это не так страшно. Кое-что он распродаст, кое-что отстоит, кое-что спишет на цеховые кладовые.
Больше огорчал его отказ Полякова выделить машины Вертилину: в связи со строительством мастерских Вертилин мог оказаться полезным. И когда Вертилин позвонил, Смолкин ответил, что не успел еще поговорить с директором. В течение двух следующих дней на все свои звонки Вертилин получал короткий ответ: Смолкина нет на месте, а когда будет – неизвестно.
Но Вертилин твердо решил его поймать. Он звонил каждые полчаса и наконец услышал в трубке голос Смолкина, радостные интонации которого свидетельствовали о нетерпении, с которым он дожидался этого звонка. И с той же радостью и благодушием Смолкин сообщил, что Поляков неожиданно уехал в Касилов, но дня через три вернется, и тогда, несомненно, все устроится.
Вертилину все стало ясно. Его водят за нос. К черту церемонии!
– Я не мальчик, нечего меня разыгрывать. Удивляюсь только, как это у вас хватило совести выманить у меня кирпич!
– Я у вас выманил кирпич? Я?! – возмутился Смолкин. – Я? Есть свидетели, что вы сами просили переписать наряд. Смешно, честное слово. И пожалуйста, не связывайте эти два вопроса. Мы машины даем не за кирпич и не за лес.
Он кипел благородным негодованием до тех пор, пока не обнаружил, что Вертилин уже бросил трубку.
Глава десятая
Раза два в месяц Канунников приезжал на автобазу.
Благодушно, по-хозяйски улыбаясь, он в сопровождении руководителей базы обходил гараж, мастерские, цехи. Снисходительно здоровался с рабочими, задавая всем один и тот же вопрос: «Как дела?» – на что получал неизменный ответ: «Помаленьку, Илья Порфирьевич».
Заметив какой-либо непорядок, он укоризненно качал головой: «Ребята, ребята, подводите вы меня!»
В то время как Канунников осматривал базу, его шофер Моргунов на правах гостя заправлял сверх лимита свою машину бензином, набирал в запас автола и вынюхивал, нет ли на базе новой резины или подходящего материала для ремонта сидений.
Окончив осмотр, Канунников выходил во двор, открывал дверцу машины, становился одной ногой на подножку и, обернувшись к толпе сопровождавших его лиц, начальственно давал последние указания. Моргунов, протянув руку к ключу зажигания и не снимая ноги с педали сцепления, сидел в напряженной позе гонщика, ожидающего старта: как только за Канунниковым захлопнется дверца, машина должна тронуться с места. Таков был один из эффектных приемов, которым Моргунов, никудышный шофер, изгнанный с базы за лихачество и пьянство, покорил сердце своего «хозяина».