От произведенного усилия он снова согнулся. Анаклето не обратил внимания на окрик. Орланду чувствовал, что какое-то черное дело затевается среди голой равнины, он больше всего на свете желал убедиться, что с Тангейзером не случится ничего дурного. Но, каким бы тайнам ни предстояло здесь раскрыться, этот храбрый рыцарь нуждался в хирурге, и Орланду хотел ему помочь. Он двинулся вперед, ведя лошадь Людовико.
— Стой, — велел Людовико.
— Отец Лазаро… — начал Орланду.
— Нет, — сказал Людовико. — Искусство хирургов мне уже не поможет. Но моя честь все еще при мне.
Людовико забрал у него поводья. Он развернул лошадь к долине и кивнул Орланду, чтобы тот сделал то же самое. Они наблюдали, как подъехал на своем золотом коне Тангейзер. Анаклето выехал ему навстречу с обнаженным мечом в руке.
— Господь знает все, — сказал Людовико. — Все то, что есть, все то, что было, и все то, чему только предстоит случиться. И все-таки Божественный выбор не предопределен, и каждый человек пишет повесть своей жизни собственной рукой.
Людовико посмотрел на Орланду, и Орланду посмотрел в его бездонные глаза; страдание, заключенное в них, было таким громадным, что, как казалось, превосходило неисчислимые горести всех, кто еще оставался на этом разоренном острове.
Людовико перевел дух и продолжил:
— Ученые мужи называют этот парадокс «тайной тайн», а Августин на подобные вопросы отвечает: «Inscrutabilla sunt judicia Dei».
[122]
— Господин мой…
— Неисповедимы пути Господни.
Людовико снова сосредоточился на равнине, как и Орланду.
Они увидели, как Тангейзер остановил золотого коня. Анаклето рванулся к нему. Они увидели, как Тангейзер взмахнул руками под головой, и заметили, как блеснуло на солнце дуло его нарезного ружья. Они увидели, как дым и пламя вырвались из дула, и Анаклето вывалился из седла назад. Затем они услышали выстрел, который отразился эхом от усеянного костями склона. Они увидели, как Тангейзер развернул ружье дулом вверх, увидели, как поднес флягу с порохом к стволу. Увидели, как Анаклето перекатился на живот и поднялся на четвереньки. Увидели, как Тангейзер забил в ствол пулю, потом положил заряженное ружье на колени и вытащил меч. Он заставил золотистого коня сделать шаг вперед. Они увидели, как сверкнул, поднимаясь и опускаясь, меч, и Анаклето упал вперед, что-то покатилось с его плеч и остановилось в пыли.
С каким-то странным удовлетворением, от которого у Орланду по спине прошел холодок, Людовико произнес:
— Вот здесь заканчивается моя повесть. Но, даже дописывая самый конец, человек может выбирать, каким он будет. Особенно дописывая самый конец.
* * *
Когда Тангейзер увидел, как Анаклето несется на него с холма, он вдруг понял, что вся ненависть и ярость покинули его. Он представлял, как разрывает юнца, кусок за куском, продлевая его мучения, унижая его, заставляя его думать, что он вот-вот умрет, но все еще не убивая. Но теперь Тангейзер просто хотел покончить с этим делом. Он взвел колесцовый замок и выстрелил в Анаклето. Пуля с грохотом пробила нагрудную платину. Тангейзер перезарядил ружье, взвел рычаг замка, насыпал пороха на полку и закрыл отверстие крышкой. Он вынул меч и, подъезжая к поднявшемуся на колени негодяю, снес ему голову, даже не удосужившись взглянуть ему в лицо. Убрал меч в ножны, затем посмотрел на вершину холма и увидел их силуэты на фоне лазурного неба. Мужчины и мальчика. Отца и сына. Тангейзер прижал ружье к бедру и поскакал наверх, чтобы убить одного на глазах у другого.
Когда он добрался до места, то увидел, что поединка не будет.
И дело было даже не в оставленной пулей дыре в доспехах монаха и не в блестящей кровавой корке, которая покрывала бедра Людовико и седло и стекала липкими ручейками по бокам его лошади. Дело было в выражении бледного лица монаха, в блеске, исходившем от его глаз; похожее мерцание дают некоторые звезды: если на них посмотреть в упор, они исчезают.
— Я просил Орланду подождать нас в Эль-Борго, — сказал Людовико. — Но он не захотел уехать, не поприветствовав вас.
Тангейзер посмотрел на Орланду. Первый раз за все время, казавшееся теперь вечностью, Тангейзер ощутил, как что-то похожее на счастье разлилось по груди. Он сказал:
— Кажется, ты успел нарастить на своих костях немного мяса, пока жил в изгнании среди язычников.
— После работы на Галерном проливе, — сказал Орланду, — работать на Аббаса было настоящим festa.
[123]
Тангейзер улыбнулся, и Орланду просиял. Но лицо его померкло, когда он взглянул на Людовико. Тангейзер подумал, что мальчик, должно быть, понятия не имеет об их вражде с монахом, точнее, не имел, пока Борс не прострелил тому кишки.
— Брат Людовико прав. Подожди нас в Эль-Борго, — сказал Тангейзер.
Он перебросил ружье Орланду, мальчик поймал его обеими руками и покачнулся на спине неоседланной лошади. Тангейзер спешился, повесил себе на шею флягу и передал поводья Бурака Орланду.
— Отведи Бурака в конюшни великого магистра. Накрой его попоной и ходи с ним, а затем проследи, чтобы его напоили, когда он остынет. Не корми, пока я не вернусь. — Он указал на пухлые сумки, свисающие с седла. — И не спускай глаз с седельных сумок.
— После такого тяжелого дня Бурак, наверное, набил копыта, — сказал Орланду. — И глаза и ноздри у него пересохли, потому что слишком много пыли и дыма.
— Отлично, — сказал Тангейзер. Он посмотрел на Людовико. — Парень — мастак в ученье и в тяжелой работе. Когда мы только познакомились, он едва ли знал, с какой стороны подходить к лошади.
Людовико подавил спазм и кивком выразил свое восхищение.
— Мальчик точно такой, как вы говорили, и даже лучше. Храбрый, гордый, мужественный.
Орланду засветился. Но Тангейзер видел, что он понимает — смерть стоит рядом, четвертым собеседником в их кругу. Тангейзер сказал:
— Ну, теперь попрощайся со своим спасителем. И поблагодари его.
— Он уже меня поблагодарил, — сказал Людовико.
— Тогда будет довольно просто попрощаться, — ответил Тангейзер.
Людовико стянул пропитанную кровью перчатку и протянул руку.
— Подойди ближе, — сказал он Орланду.
Орланду сделал, как он просил, и наклонил голову, принимая благословение. Людовико положил руку на голову мальчика. Кажется, это прикосновение переполнило черного монаха неземной радостью.
— Ego te absolvo a peccatis tuis, — Людовико поднял руку и перекрестил его, — in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.
Орланду перекрестился. Людовико протянул руку. Орланду был изумлен, потому что рыцари никогда не оказывали подобной чести таким, как он. Он пожал протянутую руку.