Стратегии гениальных мужчин - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Бадрак cтр.№ 119

Очень проблемным для продвижения идей было участие Михаила Ломоносова в различных перепалках с коллегами из другого лагеря, а порой и покровители прикладывали руку, чтобы использовать талантливого ученого в качестве универсального орудия – и Ломоносов не мог не позволить втянуть себя в скрытые, но жестокие бои – он был слишком зависим и уязвим. Он вынужден был растрачивать свою фантастическую энергию в никуда, мучаясь от этого и посылая проклятия всем – за то, что не мог быть свободным от общества и творить в тишине.

И все же он остался в памяти человечества талантливым ученым и смелым, порой мужественным и терпеливым государственником. Вся его жизненная философия уместилась в написанной им же перед смертью короткой фразе с очень емким смыслом: Multa tacui, multa pertuli, multa concessi – многое приял молча, многое вынес, во многом уступил. Ломоносов сам написал о том, какой была его плата за ощутимый им при жизни и безусловно предрекаемый самому себе посмертный успех – успех человека-титана, жаждущего познать больше, сделать лучше, понять глубже.

«Если ты играешь в гения, ты им становишься».

Сальвадор Дали

Недолгое пребывание в Мадридской академии изящных искусств лишь убедило Сальвадора в несостоятельности каких-либо догм для новатора. На удивление легкое поступление в академию и признание заори его таланта послужило начинающему художнику доказательством в том, что он уже состоялся и может продолжать путь по своему собственному усмотрению. Ему необходимо было сверить часы со временем современников, и, убедившись в невозможности не только идти по чьим-либо следам, но, даже взять на вооружение что-либо из существующего в академической школе искусства, Дали осознал, что готов идти своей дорогой. Лишь тот может отметать нормы, кто слишком сильно верит в себя. Сальвадор Дали верил в себя не просто слишком – он был готов признать себя героем – и это стало его самым главным оружием в борьбе за признание. «Несмотря на первоначальный энтузиазм, я вскоре разочаровался в Академии изящных искусств. Отягощенные летами и привычкой к декорированию профессора ничему не могли меня научить», – напишет он позже свой беспощадный приговор столпам живописи.

Но было бы величайшим заблуждением полагать, что только безумные амбиции руководили деятельностью этого экзальтированного живописца – чрезвычайные притязания были лишь результатом бесконечных и упорных анатомических исследований уникальной чувственности, кропотливого расчленения невероятных фантазий, что позволяло Дали называть себя реформатором живописи. Руки лишь переносили страсти бушующего ума на полотна, и в этом смысле он, конечно же, был единственным в своем роде, шедший по границе безумия и нормального, готовый предать свои действия точному и беспристрастному психотерапевтическому вскрытию и в то же время неспособный управлять собственными эксцентричными эмоциями. Первые месяцы в академии проявили истинное отношение Дали к своей мечте: долгие месяцы он жил лишь внутренней жизнью, проводя время только в академии или в своей крошечной комнате над созданием кубических полотен. «Из академии в комнату, из комнаты в академию, одна песета в день и ни сантимом больше. Моя внутренняя жизнь довольствовалась этим. А всякие развлечения мне претили». Но это не из-за страсти художника к учению, напротив, он даже не верил, что кто-то способен дать ему что-нибудь ценное. Титаническая и абсолютно изнурительная работа позволят ему в двадцать два года заявить со всей ответственностью на экзамене по теории изящных искусств, что «ни один из преподавателей школы Сан-Фернандо не обладает достаточной компетенцией», чтобы судить его. Сальвадор Дали ведет себя как настоящая агрессивная личность-победитель, как хищник, способный раздвинуть рамки чужого восприятия ради собственного восхождения.

В это самое время Испания уже начала полниться слухами о появлении нового самобытного художника, способного в будущем затмить всех доселе известных. Сам знаменитый Пикассо, проезжая через Барселону, похвалил одну из картин Сальвадора. Позже, приехав в Париж, Дали посетил великого мэтра, подчеркнув с искренним почтением, что направился к нему раньше, чем в Лувр. Кстати, почерк поступка характерен лишь для победителей, которые сами проламывают для себя проходы в лесных завалах человеческого однообразия и безвольной обыденности. Ярким подтверждением жизненной агрессии является и решительность, проявленная и для организации встречи с Фрейдом – больше чтобы утвердиться в собственных глазах и иметь новые козыри для низвержения к своим ногам окружения.

Однако первая поездка в «Центр Вселенной» – Париж – не увенчалась успехом, и перед возвращением Дали даже захандрил. В действительности вера в себя периодически оставляет даже очень сильных людей – их непревзойденность состоит в том, чтобы преодолеть тяжелые удары жизни быстро и без последствий для психики. Но никакие внешние раздражители больше не могли влиять на становление нового покорителя идей высокого искусства. Памятуя о своей исключительности, Дали создавал новые творения, ожидая скорого потрясения закованного в кандалы непостижимой морали общества. Привыкший с раннего детства все делать наперекор, Сальвадор находился в вечном поиске и постоянно ошеломлял тех, кто пытался как-то на него воздействовать. Одинаково относясь как нападкам критиков, так и «пророкам» быстрой славы, он всегда слушал только один голос – свой собственный – и ни на миг не сомневался, что именно этот голос укажет верный путь. Ничто не могло отвратить этого человека от работы. Возможно, потому что он сам относился к живописи не как к работе, а как «деятельности гения»; с другой стороны, не существовало абсолютно ничего адекватного гигантскому самомнению Дали. Пожалуй, стоит упомянуть и об отношении Дали к наставлениям отца. Последний был тверд и так или иначе внушил сыну необходимость быть защищенным от общества материальной независимостью, а само пристально-ответственное отношение Дали-старшего к семье как пример не могло не иметь косвенного влияния на Сальвадора. Кстати, в более чем откровенной книге о себе Дали говорит об отце как о данности, не пытаясь подвергнуть оценке или сомнению его позицию, а отторжение отцом от семьи его самого – едва ли не единственный нераскрытый эпизод в его собственной книге.

Вскоре Дали, всегда с пренебрежением относящийся к деньгам, заключил первый контракт на продажу своих картин, а когда ему было двадцать два года, о его картинах, выставленных в Зале Иберийских художников в Мадриде, критики отозвались весьма обнадеживающе. Торговцы полотен начали поглядывать в сторону Дали, правда, не слишком спеша делать щедрые предложения. Очевидно лишь то, что наиболее дальновидные мастера и торговцы картинами увидели в двадцатитрехлетнем Дали, смело отметающем устоявшиеся догмы, нового художника с «блестящим будущем». В действительности к этому времени Сальвадор убедился в двух закономерностях: все великие вещи, которые были написаны до него, были написаны первопроходцами, не боящимися бросить вызов любым правилам; и также в том, что для победы нового над старым необходимы полная свобода мыслительного процесса и полное непринятие каких-либо авторитетов. В это время Сальвадор Дали – неслыханный чудак с замашками параноика, не научившийся в жизни ничему, кроме живописи, был готов совершить стремительный прыжок в бесконечность. Не существовало ничего такого, что могло бы стать реальным препятствием на пути «наполовину сумасшедшего гения», как он сам себя назвал. К слову, даже миф о себе, создаваемый Сальвадором Дали в течение всей его жизни, удивительно точно соотносился с образом нового, непостижимого и находящегося на грани с понимаемым – дальновидным и исключительно точным решением художник обрек современников на вечное непонимание себя и своих творений, а значит, и на благоговение пред недосягаемым. Ненавидящий всякую «нормальность», руководствующуюся лишь «самыми строгими законами приспособляемости», Дали сумел придать себе роковой контраст с остальным миром, настолько потрясающий, что человечеству, понимающему его или нет, осталось только идентифицировать тот образ, который художник предложил в качестве официального себя. В этом также один из существенных штрихов его восхождения, ибо любого мыслителя должны узнавать по очень сильным признакам-оттенкам, свойственным лишь ему. Рождающийся мастер дал слово не обезличить себя каким бы то ни было творческим союзом, не поддаться разрушительному влиянию какого-либо коллектива. Он твердо решил навсегда остаться в одиночестве ради собственной единоличной победы. Дали всегда был верен слову, данному самому себе, – в этом его воля и вера.