Восточная стратегия. Офицерский гамбит - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Бадрак cтр.№ 119

– Я боюсь, что подлинное сотрудничество между Украиной и Россией, когда бы стороны рассматривали друг друга в качестве равноправных партнеров, возможно только после Путина. – Тут эмоции Мишина заметно утихли, приблизившись к состоянию штиля. – То есть лет этак через четырнадцать. Путин ведь себе уготовил пожизненное царствование, не так ли?! А в случае с вашими лидерами, к сожалению, нельзя надеяться на избавление от проблем посредством только политических решений. Хотя, конечно, я не могу исключить, что следующая пятилетка окажется временем неравноправного сотрудничества…

А если после Путина появится еще более грозный Путин, какой-нибудь узколобый захватчик, который двинет дивизии на Киев? От такой внезапной мысли Артеменко поежился, но счел нужным задать вполне мирный вопрос. Да и возможно ли вообще сейчас говорить о периоде «после Путина»?

– Отчего вы так уверены, что Путина и Медведева не интересует стабильная, динамично развивающаяся Украина? Разве хаос у границ России может быть лучше сотрудничества?

– Не уводите проблему в другую плоскость, – Мишин уже окончательно успокоился и, похоже, даже немного устыдился своего эмоционального взрыва; он теперь говорил спокойно и приглушенно. – Кремлю нужна Украина промосковская, покорная, прогнозируемая, вассальная. А еще лучше – примкнувшая к империи. Стабильная же или горящая огнем – это вопрос для нынешних хозяев Кремля вторичен. И вы это хорошо знаете. Никто не собирается отпускать Украину, никто не рассматривает всерьез ее право развиваться по своему усмотрению… Я напомню вам, что когда-то царь Николай I проговорился, что готов бы даже отпустить Польшу, но ни за что бы не отпустил Малороссию. Вообще, я не знаю, как вы там в Москве предполагаете, что украинцы могут иметь сходные с россиянами взгляды на те исторические персонажи, которые были душителями украинской идеи. Пусть они даже изображаются выдающимися личностями. Поймите, Петр I, Екатерина II, Ленин, Сталин – для нас все равно что для россиянина Чингисхан или Мамай.

– Андрей Андреевич, вы…

– Нет, позвольте! Я вам уж выскажу свою позицию до конца. – Алексей Сергеевич тотчас умолк. Он отметил с удовлетворением, что Мишин, как и большинство идеологов-теоретиков, безумно влюблен в свои собственные версии-пророчества, в которых прошлое прочно увязывалось с будущим. – Что произошло в 1991 году? Мы все, и украинцы, и россияне, и другие народы, будто бы освободились от советского тоталитарного режима. Так ведь?!

Артеменко не отвечал, но для верности едва видимо утвердительно кивнул головой. Андрей Андреевич придвинулся к краю кресла, ухватился за стол так крепко, будто собирался резким движением перевернуть его вместе с конфетницей и недавно принесенным чаем.

– Тогда почему уже в течение добрых семи, да, пожалуй, даже десяти, лет официальная идеология российских лидеров все чаще обращается к образу империи? Откуда возникла ностальгия о великом государстве с монументально бронзовым Сталиным во главе? Почему кровожадный истязатель народов превращен в России в национального героя, а Путин к окончанию своего президентства поставлен в один ряд с двумя изуверами и ненавистниками рода человеческого – Иваном Грозным и Иосифом Джугашвили? Не потому ли, что он сам не прочь считаться выдающимся гонителем ради одного только признания наличия у Москвы твердой руки?! А я вам отвечу! Почтительное обращение к кровавым некрофилам, к любителям пожевать человечины – это создание легитимной основы для своего собственного рыка, превращение в добродетель желание подмять все то, что уже отпочковалось и отмежевалось от Московского царства. Потому для меня растущая твердость руки в Москве – лишь опасность распространения заразной болезни, которую выдают за здоровье. А вы разве не так думаете, когда честно разговариваете наедине с собой?

Вместо ответа, весьма невыгодного в данной ситуации, Артеменко решил вывернуться собственным вопросом. Он никогда не велся на психологические уловки, связанные с подтверждением мыслей собеседника, так как это мгновенно вырывало у него из рук всякие преимущества, наделяя козырем оппонента. Это было правило, и степень правоты говорящего была тут, как говорится, за скобками.

– Чтобы ответить на ваш вопрос, прежде следует прояснить другой. Вам вот не приходило в голову, что украинский режим оттого такой мягкий и уязвимый по сравнению с российским, что слаба автократия? И кстати, если послушать украинских домохозяек, то они, я вас уверяю, к Путину выкажут гораздо больше уважения, чем к собственному президенту.

– Это навязанная, раздутая оценка. Просто у нас при критике президента хвалят за смелость и остроту мысли, а у вас – изгоняют из страны и сажают в тюрьмы в лучшем случае. В худшем – убивают в подъездах. – Алексей Сергеевич и без украинского народного избранника знал, что почем в Москве, но надо было разыграть такую комбинацию, в которой пусть не сразу, а после некоторой борьбы Мишину удастся положить его на лопатки. Причем надо сделать это так незаметно, чтобы Мишин не почувствовал игры в поддавки, чтобы он думал, будто постепенно переубеждает оппонента. Этот Мишин был ему нужен, возможно даже лично ему, потому он позволит ему все – в целях хорошей игры. А Андрей Андреевич между тем продолжал, потирая краснеющий нос: – Да, у нас еще слабы идеи национального государственничества, не вызрела основательно демократия. Это потому, что подобные традиции многие годы выбивались из украинца, они даже не успевали сформироваться, как у поляков хотя бы. Потому-то у нас добрая половина жителей южных и юго-восточных регионов не идентифицирует себя как украинцев. Они сами не знают, кто они. Называют советскими или русскими людьми. И это не сегодня и не вчера произошло. Еще Карамзин аккуратно внедрил слово «родина» – в значении места рождения. А вот общее для всех имперское государство, навязанную родину, которую и писать-то стали с большой буквы, стали называть «отчизной». И украинец, разумеется, имел свою «родину», но «отчизна» была у него общая с русским. Я вам простой и вместе с тем действенный пример приведу. Он хоть и из далекого прошлого, но для нас до сих пор не потерял актуальности. Так вот, перечень недостатков гетмана Мазепы в пушкинской поэме «Полтава» завершается самым страшным приговором – «нет отчизны у него». Отказ от той навязанной, общей для всех «отчизны» оказывается самым ужасающим пороком, худшим преступлением, отступничеством и предательством. Каково вам как украинцу, вы ведь в Украине родились, не так ли?

Алексей Сергеевич вдруг столкнулся глазами с прищуром Мишина, и ему на один миг стало не по себе. Он быстро отвел глаза, чтобы не оказаться разгаданным. Мишин в самом деле преображался, когда говорил о государственности, о принципах, о национальном вопросе. Как будто перед ним возникал другой Мишин, совершенно иной человек с ясным умом, выношенными постулатами, лишенный своих вычурных аристократических движений самовлюбленного пижона. В такие моменты в нем пропадали нелепые и смешные признаки былой, общей для всех советчины, а просыпался национальный герой. Во время монолога в нем проявилась неискоренимая отрешенность, смотревшая на Артеменко из глубины веков, из той сугубо украинской непокорной Хортицы, что грешила необузданной вольностью и презрением к требованиям империи. Перед Алексеем Сергеевичем большим вопросительным знаком возникла мысль о явно избыточных знаниях Мишина о нем самом, но он ведь ни от кого и не скрывал свое украинское происхождение.