Пасторша - читать онлайн книгу. Автор: Ханне Эрставик cтр.№ 35

Иногда я думаю, что хорошо бы задняя стена за алтарем была стеклянная, чтобы взгляд молящегося человека не упирался в образа, но проникал сквозь них, дальше. Таким должна быть и речь, и проповедь, и слово — не затеняющей смысл цельностью.

Снег хрустел под ногами, здесь было гораздо холоднее, чем у нас в городе, на побережье. Кто-то нагонял нас, сзади послышался визгливый скрип полозьев по притоптанному снегу. Это оказались две девчонки лет одиннадцати-двенадцати в юбках, выпущенных поверх синтепоновых штанов. Они не подняли на нас глаз, они не разговаривали друг с другом и шли, уставившись прямо перед собой. Я подумала, что это для них — единственная за несколько месяцев возможность покрасоваться в юбке.

А иногда мне, наоборот, нравилось, что в церкви есть стена позади хора и алтаря. Это придает законченность.

Мы подошли к воротам школы и интерната. Их, должно быть, построили в разгар норвегизации, после войны, когда считалось, что если заставить всех здесь, на севере, выучить норвежский, то это привьёт им норвежский образ мысли и поможет интегрироваться в норвежское общество. Тогда даже журналы бесплатно раздавали — с той же целью.

Это как с тем пастором, который окормлял здешний приход во время бунта, он ведь тоже был изначально не священник, а филолог, и он интересовался саамским и перевел на этот язык фрагменты Библии. Государство и тогда считало это полезным — мол, сплотит здешнее население. И верно, они стали норвежцами, начали платить налоги, а корона смогла заявить права на их земли.

А теперь у нас здесь пасторская встреча. И хозяин, местный священник, в своей вступительной речи рассказывал нам о бунте и говорил, что наша встреча тоже своего рода знак примирения. И мы подаем этот знак не людям с улицы, которые и не догадываются о семинаре, но самим себе, церкви, сказал он, и этот импульс братолюбия будет умножаться в наших каждодневных трудах, в жизни на приходах, по которым мы скоро разъедемся.

Мы дошли до дверей, Тюри потянула за ручку.

— Идешь? — спросила она.

Я покачала головой.

— У меня тут дела есть, — сказала я. — Увидимся.

Она кивнула, улыбнулась, помахала на прощание и, зашла в здание.

Какие у меня тут дела? Этого я не знала, но сказала правду: у меня было ясное чувство, что я не могу уехать отсюда, чего-то не сделав. Я ведь зачем-то сюда приехала, на машине, в такую даль, специально попросила приходского священника, любителя семинаров, отправить в этот раз меня.

Как может пастор говорить в проповеди о мире, когда Иисус сказал: «Не думайте, что я пришел принести мир»? [16]

В январе за год до бунта после вечерней воскресной службы они предъявили пастору обвинение по четырем пунктам: он проповедует не ту истину, какая четко и ясно изложена в Евангелии. Он не справляется с обязанностями пастора и душепопечителя. Он ходит во тьме и невежестве. И поэтому, невзирая ни на преклонный возраст, ни на сан, он не может рассчитывать на уважение и смирение даже со стороны молодежи.

Пастор тут же списался с епископом и донес на них, своих прихожан, обвинил их в предвзятом и издевательском отношении.

Не мир пришел я принести на землю, но меч, сказано в Библии. Я пришел разделять.

Но тот пастор не помог им в этом, не научил. В его руках оказался не меч, чтобы разделять, а палка, чтобы разгонять пришедших к нему.

Ну а я? Что у меня за меч, для чего?

Я развернулась и пошла обратно по дороге, через поселок, свернула налево и побрела вниз, к реке. И пасторская усадьба, и дом лавочника стояли на яру на левом берегу реки. В то время весь двор лавочника был занят товаром: дровами и прочим. Теперь здесь не было ни дома, ни стен, ни развалин. Такой же пустырь и у нас между городом и фьордом — там нацисты выжгли все дотла. От дороги вглубь между домов отходила тропа, я пошла по ней, это оказалась укатанная скутерами колея.

Через некоторое время дорога начала спускаться вниз, к реке, делавшей здесь широкий изгиб. Я дошла до берега и ступила на заснеженный лед. Было тихо. По дороге проезжали машины, но в остальном тишина, и кругом бескрайний простор, плавные плоские очертания. Я легла на спину и стала смотреть на небо. Светлое-светлое. Я закрыла глаза. Стоило пошевелить головой, как снег под ней скрипел и хрустел.

Кто-то пел вдалеке. Я читала однажды о саамских именах, что они обозначаются не только словом, но и короткой припевкой, личным йойк человека, где сочетание звучания и тона рассказывает, кто он таков. Хотя ведь и в языке то же самое, иначе, конечно, но очень похоже, речь — это тоже мелодика и звучание, надо только слышать их, когда мы разговариваем или читаем. Слышать не одни слова, а всё вместе.

Пение приближалось. Я открыла глаза — кругом белый цвет, можно подумать, я уже на небесах, и ко мне идет воинство небесное. Я приподнялась и огляделась. По льду, с той стороны, где теперь саамский тинг, поднималась, следуя изгибам реки, процессия. В ней шли мужчины и женщины в саамских долгополых кафтанах, концы накинутых на плечи шалей трепал ветер, у мужчин на поясах висели ножи, отсвечивали серебряные броши и пряжки. Все пели.

Я снова откинулась на спину. Не пила я точно, может, заснула? Я зажмурилась, но звук не исчез, похоже было, что поют йойки. Я села и снова открыла глаза: сейчас шествие делало изгиб к дальнему от меня берегу. Их было много, человек пятьдесят — шестьдесят. Только теперь я разглядела женщину, она пятилась перед процессией с камерой на плече и снимала их. Поднявшись на взгорок, она махнула им рукой, и первые остановились, а за ними замерла и вся толпа, растянувшись по склону и вдоль петли реки. Я заметила, что она двигает камерой, выискивая ракурс. Да, с ее места получится отличный панорамный снимок, вся процессия, взгорок, изгиб реки и вдали новое здание тинга, а позади всего, за этим небольшим поселком, — открытый простор.

Маленькие лампочки на щите у самой двери горели и мигали. Я вошла и стояла, оглядывая помещение, я терла руки, и щеки с холода были как стеклянные. Заведение построили недавно, Майя показывала мне его фотографии в газете. Архитекторы использовали местные мотивы. С дороги оно казалось огромной саамской землянкой, стены и изогнутая крыша были отделаны дерном. Мы с Тюри проходили днем мимо, тинг здесь недалеко. В газете кафе сняли и с другой стороны, от реки, как я понимаю, — там все сияет стеклом, сталью и насыщенными цветами.

Посреди комнаты на полу в огромном железном поддоне горел очаг, как в летнем чуме. На левой стене были только окна поверху и ниже их ряд компьютеров с барными табуретками вместо стульев, это еще и Интернет-центр. Пара человек работала, устроившись за мониторами.

Огромная стеклянная стена выходит прямо на реку. Рассмотреть ничего за окном в темноте не рассмотришь, разве только представишь себе контуры, скорее даже угадаешь их в свете, льющемся из кафе. Летом наверняка стену раздвигают и можно выйти на волю, но сейчас все закрыто, вон сколько снегу намело у дверей. Я стала воображать, как стою там, на ветру, на снегу, и заглядываю в окна, из темноты они кажутся огромными зеркалами.