Прерванный полет «Боинга-737» - читать онлайн книгу. Автор: Александр Тамоников cтр.№ 36

— Ну-ка, — выставил вперед мизинец Лазарев, — цепляйся.

Сестра повторила его жест, после чего, держась за мизинцы, они хором произнесли заветное заклинание:

— Мирись-мирись и больше не дерись.

— А если будешь драться…

— То я начну кусаться, — закончила стишок сестра и расхохоталась, заливисто и звонко, будто колокольчиками взмахнули.

— Я пошел? — полуспросил, полусообщил Лазарев, глядя себе под ноги.

— Иди, — тихо проговорила сестра. — Только ты вернись, хорошо, братик?

— Я вернусь, обязательно. — Он шутливо потрепал ее за пухлую щеку, обдавшую пальцы ласковым теплом.

— Ты мне вместо отца, не забывай, — прошептала она.

— А ты мне вместо мамы, — признался он еще тише.

На мгновение оба взгрустнули, вспоминая рано ушедших из жизни родителей. Потом неловко обнялись и качнулись в разные стороны. Не сказав больше ни слова, Лазарев подхватил вещи и покинул квартиру.

Стаса Козлова мать кормила домашними пирожками.

— Фантастика! — пробормотал старший лейтенант, слегка заикаясь и натужно глотая очередной кусок. — Так бы ел и ел, не вставая из-за стола.

— Еще бы! Вон ведь как отощал, — вздохнула мать. — Лидка, что ли, не готовит?

— Лида готовит. Но у меня не всегда получается поесть вовремя.

— То-то и оно. Питаешься плохо, мотаешься туда-сюда по свету как неприкаянный. Разве так можно?

— Нельзя, мама, — согласился Козлов. — Но иначе не получается. Так уж я устроен.

— Вот и отец твой был такой же. Все служба-служба. Дослужился. И чем его родина наградила за это? Памятником со звездой?

— Не говори так. Папе бы это не понравилось.

— Да знаю, знаю. — Махнув рукой, мать уткнулась носом в платок и несколько раз шмыгнула носом.

Сказать ей что-нибудь ободряющее? Приласкать? Так ведь расплачется, а времени утешать ее нет…

Поблагодарив за угощение, Козлов выбрался из-за стола и направился в прихожую, чувствуя себя тяжелым и неповоротливым, как слон в посудной лавке. Он заскочил к матери по пути на аэродром и нарвался на эти распроклятые пирожки, последний из которых до сих пор стоял поперек горла. Оказывается, она сама собиралась сегодня наведаться к нему в гости. С пирожками. Хорошо, что Козлов ее опередил. Стояла бы, бедная, у запертой двери и гадала: куда это ее сынок запропастился?

Он обернулся, поцеловал следующую за ним мать в щеку:

— Все, мамуля. Мне пора. До самолета два часа, а нужно еще на регистрацию успеть.

— Значит, отдыхать, сынок?

— Отдыхать, мама. Море, песок, пальмы. Классика жанра.

— Зря ты все-таки своих не взял, — сказала она, окончательно поверив в легенду, сочиненную Козловым на ходу.

— У них дела, — туманно ответил Стас. — В следующий раз отдохнем все вместе. Мне теперь часто будут отпуск давать.

— Я так за тебя рада, — улыбнулась мать.

— Я тоже рад.

Козлов улыбнулся и почувствовал себя законченным подонком. То, что придумал этот мифический отпуск, правильно, спору нет. Но теперь получалось, что он летит к морю, а мать бросает в жаркой летней Москве одну. Сын называется!

— В следующий раз обязательно тебя приглашу, — пообещал он, не веря ни единому своему слову.

— Да что ты, что ты! — отмахнулась она сухонькой ладошкой. — Тебе о семье заботиться надо. Зачем я вам там, дура старая!

— И вовсе ты не старая, — возразил Стас, привлекая ее к себе, — и вовсе не дура. Самая умная, самая лучшая, самая добрая…

Получив по поцелую в каждую щеку, мать одновременно смутилась и разулыбалась:

— Ой, да ну тебя! Пирожков с собой возьмешь? Я заверну…

Она метнулась в сторону кухни, но Козлов ее удержал:

— Какие пирожки, мамуля? Там же трехразовое питание.

— А в самолете?

— А в самолете тоже кормят будь здоров.

Стас чмокнул мать в обе щеки, решительно распахнул дверь и поднял левую руку в прощальном жесте, застыв на мгновение у порога. Если ему суждено погибнуть, то он должен запомниться матери таким: улыбающимся, беспечным, бодрым.

Сержант Прохоров женат не был, детей не имел, мать схоронил еще в детстве, а потому проживал в двухкомнатной квартире вместе с отцом и старшим братом, который в настоящее время валил лес где-то в Сибири, а может, и рукавицы шил. Прохора это не колыхало. Брательника он недолюбливал за блатные замашки, за понятия, за презрение ко всем людям, кроме воров. Отца уважал. Может быть, даже любил, хотя в душе своей копаться Прохоров не любил. Не мужское это дело.

Сложив вещи, он отправился на кухню, где отец сидел с развернутой над столом газетой. Кухня была маленькая, с закопченными углами, пожелтевшим холодильником и занавесками, не менявшимися со дня похорон матери. Может быть, Прохор это выдумал, но занавески были пыльными и давно сменили белый цвет на серый. Некому было заняться наведением уюта в доме Прохоровых. Хозяйка умерла, а из мужчин толковых хозяев не получилось, вечно они были заняты своими делами.

С шорохом свернув газету, отец предложил попить чайку на дорожку и тут же, не дожидаясь ответа, подхватил чайник, булькавший на плите. Прохоров не стал отказываться, опустился на скрипучий табурет, обхватил чашку двумя руками, шумно потянул кипяток. Крякнул с наслаждением, не отдавая себе отчета в том, что копирует отца, который всегда пил чай именно таким образом.

Посидели рядышком, прихлебывая и крякая. Разговаривать особо было не о чем, да и незачем. Все и так было ясно: младший уезжает, старший остается. Бог даст, свидятся, нет — так нет.

— Печенье чего не берешь? — спросил отец. Как всегда, провожая сына в опасный путь, он делал вид, что ничего особенного не происходит. Ну, чаевничают мужики, что здесь такого особенного?

— Неохота, — буркнул Прохоров, то и дело окуная губы в обжигающе горячий чай.

Отец присмотрелся к его рукам, поставил чашку и поинтересовался, хрустя печеньем:

— Что у тебя с лапищами?

— А что такое? — прикинулся непонимающим Прохоров.

— Ты мне ваньку не валяй, — строго произнес отец. — Что с руками, спрашиваю? Все костяшки на кулаках ободраны. Опять кому-то мозги вправлял?

— Я не мозгоправ, батя.

— Справедливость восстанавливал?

— Я не судья, батя, — гнул свое Прохоров.

— В чем же тогда дело? — не отставал отец, который иногда становился на редкость въедливым.

— Соседке мойку менял. Вот и ободрал руки.

— Это о мойку? — усмехнулся отец. — Ты мне-то не ври! Или забыл, что врать нехорошо?