Русский лабиринт - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Дарин cтр.№ 35

Петька выговорил последнее, главное слово и перестал мять шапку.

– Устроимся нормально, я насчет квартиры там договорился. Маленькой, съемной, но все ж не общага.

Оксана снова фыркнула.

– Это ты всегда умел… устраиваться. Странно, что в Политех, а не в торговый какой институт поступил.

Петр пропустил издевку мимо ушей.

– И ребенок наш будет. Общий. Как своего, воспитаю. И еще народятся. Вот так, Ксан. А то, что я ловчее других, так это…торговать-то необязательно… по всей жизни моя ловкость поможет. Ты думай, я пойду, совсем стемнело. Пойду я.

Петр встал, нахлобучил ондатровую шапку и быстро вышел. Оксана в глубине души ожидала чего-то подобного, но все-таки Петькины слова ее ошарашили. «Неужели взаправду так любит, что с ребенком возьмет?» – мелькнула первая мысль, а затем и вторая, порасчетливее: «А может, это выход? Все равно жить с кем-то придется, а тут ребенку официальный отец, никто худого слова не скажет. Петя правильно сказал, иное слово больнее камня. А любить мужа необязательно, главное, чтоб он о ребенке заботился. А не стерпится, не слюбится, там видно будет, когда сын (Оксана материнским инстинктом знала, что будет мальчик) на ноги встанет. Но свадьбу сыграть… нет, никаких торжеств, просто расписаться, и все… надо до рождения сына… и не здесь… в Красноярске уж тогда… но это только через полгода… нет, еще дольше… как же быть…»

Оксана снова подсела к окну, но на этот раз отражение не плакало и не терло глаз, а смотрело задумчиво сквозь Оксану, куда-то вдаль, в будущее.

Через неделю вернулись Сидор и Степанида. Их не сразу можно было узнать – из пожилых, но крепких людей, они превратились в стариков. Оксана слушала Степанидин рассказ, как они доехали, как обивали пороги военных начальников, как один из них, командир дивизии подводных лодок по фамилии Дыгало рассказал, что Алексей трагически погиб в океане при выполнении служебного задания. Но больше ничего не сказал, поднес палец к губам, а потом показал пальцем вверх, начальство, мол. Добавил только, что все погибли, никого в живых не осталось. Сидор больше молчал, только один раз сказал: «Нет у Лешки своей могилы – не дело». Оксана вдруг почувствовала, что слушает со стороны, как будто речь идет не об отце ее ребенка, не о любимом муже, пусть и не по паспорту, а о сыне Липуновых, и все. Ее личное горе за это время погрузилось под воду жизни и лежало на дне души, как Лешкина подлодка, мертвым грузом. Именно мертвым – тяжесть была, но уже не царапало. Почему-то захотелось тут же сказать, что она думает выходить замуж за Петра. Ее молчание сейчас было ложью, огромной, неподъемной ложью. Оксане не хотелось лгать этим людям, родным людям, не хотелось пачкать сердце, но правда добила бы стариков. Степанида, однако, почуяла какое-то изменение в ней, поглядывала на Оксану, словно хотела спросить о чем-то. Оксана не осталась ночевать, как-то торопливо обняла Степаниду и Сидора и пошла к матери. Степанида вопреки обыкновению удерживать не стала, но вышла на крыльцо и смотрела вслед, пока Оксана не исчезла в темноте. Только потом заперла дверь, вернулась в комнату и села рядом с мужем, сложив руки на коленях. Сидор положил свою единственную лапищу на ее огрубевшие кисти. Так они и сидели, без слез и слов, пока первые петухи не стали торопить солнце.

Оксана уехала в Красноярск еще до сентября. Ее отсутствие заметили не сразу – в этот год леспромхоз начал распадаться. То ли лес вырубили в округе, то ли платить стали меньше, но люди стали разъезжаться кто куда. Сидор со Степанидой перебрались обратно в Ивановку, Митрич подался на золотые прииски. «Магадан каждому родной, – сказал, потом добавил: – Особо, если добровольно». Скоро на том берегу Кана остались жить только Парфен с Тидей, ну и еще пара семей.

– Как Оксанка-то? Чего не заходит? – как-то окликнула Степанида Анфису, приплывшую в лодке с другого берега.

– Да нету ее тута! В Красноярске она.

– А… в больницу устроилась, что ли?

Анфиса кивнула.

– В больнице, в больнице, где ж еще. Там и рожать сподручней, отделение есть. И знают ее там. Так что где ж еще-то?

Степанида было уже повернулась уходить, но вдруг остановилась.

– А что нам не сказала? Не чужая, поди. Внука все-таки нам рожать будет.

Анфиса сразу не ответила, привязывала лодку, но узел все не завязывался. Степанида подошла, встала рядом, ждала.

– Внука рожать – это верно. Это верно, Степанид, – сопела Анфиса, затягивая наконец веревку, – рожать, да. Внука…но не тебе, Степанида, – выпрямилась Анфиса и посмотрела наконец Степаниде в глаза, – а мне.

– Понятно, что тебе… тоже… твоя ж дочь. Что-то ты темнишь, Анфис, а? Что-то я не пойму, а?

– Не темню, а говорю, как есть. Замуж она вышла, расписались уже.

– За кого?! – взметнула брови Степанида.

Анфиса уперла руки в бока и пошла на Степаниду.

– А ты шо думаешь, ей с дитем вот так и пропадать одной?! Как мне, солдатке, лямку тянуть, одной и выкармливать, и выучивать, и воспитывать?! Война кончилась давно, мужиков-то сейчас в достатке, есть из чего выбирать-то! Есть из чего! Из живых выбирать! Из покойников-то не больно выберешь-то… ей с живым дальше жить нужно!

Степанида схватилась за сердце и осела на мостки. Анфиса бросилась к ней.

– Ох, я дура, ох, дура! Прости, Степанидочка, прости, родненькая! Ну, ляпнула, не подумав. С Петькой они расписались – Парфеновым сыном. Он студентом там… в ихнем этом… унирситете, что ли… не знаю я этих мудреных названий… Оксанка писала в письме… комнату вот-вот дадут… как женатым-то… Степанид, комнату, говорю… Степанида, погоди… Степанида!!!

Отпевать Степаниду приехал поп с Ирбейского – церкви в Ивановке, а тем более в Борках не было. Сидор не хотел было, не дело советскую женщину, жену советского солдата старорежимными обрядами провожать, но все бабы, как одна, воспротивились – Степанида была крещеной, а коли так, то проводить в последний путь надо по-православному. Сидор махнул своей левой рукой и отступился. Неожиданно для него на похороны приехали многие бывшие односельчане по Боркам. Митрич приехал тоже, узнал как-то. Сидор смотрел на его крепкое скуластое лицо, твердые плечи и понимал, что по сравнению с ним, хотя и одногодки почти, он уже старик. Кого горе закаляет, а кого прибивает. Митрич, хоть и не улыбался и не острил, по обыкновению, в такую минуту, но смотрел по-орлиному. Было видно по нему, что хоть и треплет его жизнь, как штормовой ветер паруса, но на скалы не вынесло.

– Крепись, Сидор, крепись! – Митрич обнял земляка. – На фронте не легче было, а выдюжили. Не отступай только! Держись, как ты говоришь – вертикально!

Сидор сидел во главе стола, сооруженного из досок и подручного материала у него во дворе, и слушал, как говорили о Степаниде. «Баба добрая была – земля легко копалась», – сказал кто-то. «Действительно, копать было легко, – вспомнил Сидор, – и вправду, что ли, чует земля, кого принимает?» В общем, хорошо говорили, на то они и поминки. Но никто не мог сказать, да и он сам не мог бы словами выразить, что значила для него жена. На фронте, когда окоп засыпало землей вместе с бойцами от разорвавшегося снаряда, или перед атакой на черт его знает, какую по счету высоту, или в госпитале, когда ждал своей очереди в коридоре, куда в ящик прямо перед его глазами выбрасывали отрезанные руки и ноги, тогда он думал только о ней. Представлял, как бросится ему на шею Степанида, как замочит слезой его небритые щеки, как оторвет лицо, чтобы взглянуть в глаза и снова прижмется, гладя по бритому затылку. Может, так и вымечтал себе судьбу вернуться, кто ж его знает. Не стало сына, вот теперь и жены. Словно мать за сыном пошла, как в тайгу за пропавшими ходят. Да из той тайги никто не возвращался еще. И не стало, чем жить. Был бы внук хоть, да Оксанка, сучья дочь, не приехала Степаниду помянуть. Болтают, за Петьку губастого выскочила, дебоширка. Мож, и права была тогда Степанида, что не доверяла ей, мож, правильно чуяла, что не от Лешки принесла. Сидор согласно пил со всеми, не чокаясь, но уже не слышал отдельных слов, не различал говорящих, а всматривался в какую-то темь внутри себя, которая подступала все ближе и ближе, и становилось понятно, что нет у этой темноты никакого дна.