Русский лабиринт - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Дарин cтр.№ 26

Андрей открыл переднюю дверцу своего «Ланд Круйзера» – такого же белоснежного, как и он сам. Платон с непривычки не сразу забрался в высокий джип, зацепившись шляпой – уже привык к ней – за верх крыши.

– Это не машина, это танк какой-то, – прокряхтел Платон, усаживаясь на сиденье, но продолжая смотреть на окружающий мир с высоты человеческого роста.

Они, как и договаривались, ушли с крестин чуть раньше остальных гостей, которые, впрочем, тоже допоздна в доме с маленьким ребенком засиживаться не собирались. Платон, так часто побиваемый словами в семье, когда она еще была пусть треснувшей, не совсем целой, но еще не разбитой не нужным кувшином, сегодня настолько почувствовал себя полноценным отцом и дедом, что не испытывал привязавшейся собачьей привычки стесняться доброго к себе отношения. С Андреем, так кстати выручившим его сегодня, Платон не был ни искателен, ни развязен – словно и взаправду на земле наступили времена, когда сделать хорошее для любого человека, пусть и не близкого, а так… знакомого, было обычным делом. Платон с удовольствием отплатил бы добром за добро немедленно, сию минуту, да вот Андрей, конечно, в его помощи не нуждался. Оставалась только скупая мужская благодарность, и он решил приберечь ее до гостиницы. Ночная Рязань была не очень яркой, но ей это даже шло – в навязчивых рекламных огнях больших городов, даже в Архангельске, есть что-то фальшивое, как лишняя косметика на лице молодящейся матроны. Они проехали через вокзальную площадь – у припаркованных машин стояли парни и девушки в коротких юбках с баночным пивом и болтали о чем-то, не вынимая сигарет из ртов.

– Гуляет молодежь, – нарушил молчание Платон, – только гитар не хватает. Вот мы по молодости на сельские танцы ходили, так обязательно кто-то с гитарой был, тогда гармонь уже из моды вышла. Познакомишься с девчонками на этих самых танцах, и потом где-нибудь у костерка песни пелись, такие душевные… и девчонки пели. Все песни знали, парни к ним присматривались, ну и они к нам, конечно. Гитарист, ядрена-матрена, завсегда первым парнем на деревне был… вообще кто слушал больше, чем пел, тот потом больше завидовал, чем целовался.

Андрей хмыкнул.

– Изменились времена, Сергей Васильевич. Теперь не присматриваются, а прицениваются.

Платон хотел переспросить, в каком смысле, но через секунду понял и развел руками. Андрей притормозил через пару кварталов у небольшого уютного здания с громкой вывеской «Монарх».

– Ну вот, приехали. Как я говорил, подойдете к Елене Григорьевне, она вас вселит без всякой лишней бюрократии. Если что – она знает, как со мной связаться. Океюшки?

– Да вы просто волшебник, Андрей Ефимыч… – Платон уже собирался вложить свою благодарность и в рукопожатие, но вдруг сам собой вырвался вопрос. – Тут такое дело… Андрей. Вы, случайно, не знаете, где Надя… ну моя бывшая супруга, мать Зины, она и не пришла сегодня, потому что поминки по бывшему мужу… второму… вот где бы она могла их проводить, а?

Андрей внимательно посмотрел на Платона, и тот только сейчас заметил, что к доброй, мягкой улыбке и ровному, спокойному голосу уверенного в своих силах человека прилагались ранние морщинки вокруг бирюзовых глаз – спутники переживаний. А может, и страданий, и виски, уже изрядно присыпанные ранним снежком. Платону стало ясно, что Андрей не просто делал добро, он защищался добром от всех несправедливостей своей жизни, и судя по лицу – и того, и другого в его жизни было много. Андрей, не говоря ни слова, нажал на газ и повел машину куда-то по ночному городу.

10

Ветерану не спалось – он сидел один за столом в своей комнате и смотрел в темное пустое окно. Он уже устал праздновать, пил-то Иван Селиванович Грищенко по маленькой, поэтому чувствовал усталость не физическую, но душевную – счастье тоже бывает утомительным, особенно, если сваливается на тебя внезапно. Начинали вчера, продолжили сегодня, хватит уж. Только жаль вот, Платон уехал – с ним бы он еще посидел бы. Набрались, конечно, прилично, но дело было еще и в том, что Иван Селиванович никак не мог да и не хотел ограничивать мужиков, даже когда у него начинали слипаться глаза. Отпускать людей, счастливых твоим счастьем, все равно что отклеивать от себя частицу этого самого счастья, а другого слова для своих ощущений Ветеран и не искал. Именно счастье – потому что к нему вернулись не награды боевые, а сама боевая юность. Вернулся сам смысл его непростой и, чего уж говорить, героической жизни, отлитый в этих медалях и орденах. После Победы Иван Селиванович, молодой еще старший лейтенант, красивый и статный, жил, не особенно замечая какие-то там мелкие трудности. Не отапливаемые бытовки на стройках коммунизма, пьяная поножовщина на золотых приисках Магадана, армии прожорливого гнуса в таежных экспедициях. Много чего делал и много чего повидал Иван Селиванович в мирной послевоенной жизни и никогда не задумывался о том, что главное в своей судьбе он уже осуществил, предназначение свое выполнил, и все мирные годы – только ветки от основного ствола – Победы. А сейчас это стало щемяще ясно – и не то, чтобы зря жил после войны, а не для того, не для главного уже, не во имя. И жил уже один, воевал со всем народом, а жил после один. Смело жил, красиво, набело, но… цели уже никакой – не то что великой, крупной – и то не было. Несло как-то по течению, туда прибивало, сюда… Первая жена… потом вторая… ни одна не оказалась надежной пристанью, дальше понесло. Были б дети, тогда понятно, в них главный смысл и есть не только у человеков, у всей природы, да, видно, Бог подсобил на войне не сгинуть и решил, довольно – его жизнь сохранил, а уж на продолжение милости не хватило.

Иван Селиванович потеребил свою широкую бороду и снова, в который раз уже взял в руки медаль «За Отвагу». Эх, сколько лет минуло, а как вчера это было… Не кошмар даже, ад. Немыслимый труд и немыслимый риск. Зато все ясно было – здесь свои, там враг. Убил одного врага – свою жизнь оправдал, убил больше – смерть товарища оправдал. В мирной жизни таких оправданий уже не было. А теперь, глядя в телевизор, и вовсе непонятно – ради этих раззолоченных эстрадных полудевок-полупарней он воевал? Ради Зурабова, от которого вся пожилая Россия по аптекам стонет? Ради генеральских жен, хвастающих на всю страну бриллиантовыми ошейниками своих холеных собачонок? Или ради ограбивших страну олигархов, разбежавшихся по заграницам? Если б знали, кто будет править бал в России, подставляли бы они свою грудь под пули, бились бы намертво в штыковых атаках, горели бы заживо в танках? Иван Селиванович не знал ответа, но точно знал, что вопрос этот существует, он незримо и неслышно, но неизменно читался в глазах однополчан, на встречи с которыми, впрочем, Иван Селиванович последние годы – больше по финансовым причинам – не выбирался. Горький вопрос. А на горькие вопросы сладких ответов не бывает. И так выходило, что и самый главный смысл его, Ивана Селивановича Грищенко, старшего лейтенанта запаса, участника почти всех крупных сражений Отечественной, смысл его жизни сам ставился под вопрос. Но все-таки они свое дело сделали – как бы нынешние справились? Иван Селиванович еще раз погладил бороду и полез за своим «походным» кипятильником – в холодильнике оставалась какая-то колбаса, не мешало бы испить горячего чайку с бутербродом на ночь, а то в желудке опять начал проворачиваться какой-то буравчик. Вставив провода в розетку, он подошел к «Юрюзани», взялся за ручку и вдруг, охнув, опустился на пол. Живот заполнила резкая боль, словно в него попал осколок. Иван Селиванович закрыл живот руками, подогнул ноги, скрипя зубами, попытался встать, опираясь плечом на холодильник, но новый осколок согнул его пополам. Последнее, что успел подумать Иван Селиванович: не надо бы награды оставлять не прибранными на столе. Потом из ночного окна ворвалась темнота и заполнила собой весь мир.