– Сегодня я звонил в Музей Родена в Париже, разговаривал с архивистом, которому известна эта техника. Один рабочий с кладбища в Кот-де-Неж тоже слышал о такой технике, хотя она у них не используется много лет. Это такой трюк, с помощью которого можно перемещать статуи.
– Мы все еще говорим о банке колы? – спросил Питер. – Или о сахарнице?
– Мы говорим о статуе вашего отца. Пьер Патенод как-то летом работал на кладбище и видел, как устанавливают памятники. Тогда старые рабочие еще пользовались этой техникой.
Гамаш взял сахарницу и снова послал ее по части стола, усыпанной песком. На этот раз сахарница не остановилась у края, а соскользнула вниз. Бовуар подхватил ее на лету.
– Voilà, – сказал Гамаш. – Убийство. В Музее Родена, устанавливая скульптуру «Граждане Кале», насыпали на пьедестал сахарную подушку, чтобы можно было передвигать скульптуру на дюйм туда-сюда, чуть поворачивать ее. Перед тем как привезли статую вашего отца, то же самое сделал и Пьер Патенод. Насыпал на пьедестал слой сахара.
– Для этого ему, вероятно, потребовалось немало сахара, – сказала Клара.
– Так оно и было. Он несколько дней таскал туда сахар. Вот почему в «Усадьбе» вдруг не оказалось сахара. Патенод его воровал. Вы помните, какой белый цвет у пьедестала?
Все кивнули.
– Метрдотель сообразил, что слой сахара не будет заметен, но на всякий случай всех прогнал – остались только мадам Дюбуа и крановщик, а их мысли были заняты другим.
Они видели все это. Статую крепко перевязали и подняли из кузова, все глаза были устремлены на нее, все затаили дыхание и молились, чтобы она не упала. Потом ее медленно, очень медленно опустили на пьедестал.
– А мы ничего не заметили даже на открытии, – сказала Клара. – Мы только ос видели.
– Их привлекал сахар, – объяснил Гамаш. – Осы, медоносные пчелы, муравьи. Коллин, молодую садовницу, даже кошмары мучили из-за муравьев, и я предположил, что ей снились муравьи, ползущие по мертвому телу. Но я ошибся. Коронер сказала нам, что сильный дождь должен был смыть всех муравьев. Коллин видела муравьев до падения статуи. На пьедестале и на ногах статуи.
Он посмотрел на Коллин, и она кивнула.
– Сахарная подушка привлекала всех насекомых на милю вокруг. Когда я увидел ос и муравьев у лужицы колы, я понял, что их привлекает все сладкое.
– Медоносные пчелы… – Питер помотал головой. – Интересно, Патенод понимал, насколько все это против божеских и человеческих законов?
– Такая малость – пчела. Представить только, что она выдала преступника, – проговорила Клара.
– Но самая изюминка этой сахарной технологии в том, что время не оставляет от нее следов, – сказал Гамаш. – Один хороший дождичек – и сахар растворяется, статуя оседает на пьедестал и остается там навечно.
– А если бы дождя не было, что тогда? – спросил Питер.
– Можно просто смыть водой из шланга. Коллин могла бы заметить, но, вероятно, это ее не очень бы удивило.
– Но где доказательство, что это сделал Пьер? – спросила мадам Дюбуа. – Любой из нас мог притащить туда сахар.
– Это верно. Он был наиболее вероятным подозреваемым, но мне требовались неопровержимые доказательства. И я получил их от Габри, когда он рассказывал нам про свое имя. Габри – это сокращение от Габриэля. Ты, Рейн-Мари, сказала ему об именах наших детей, которые есть и в английском и во французском.
– Я помню, – подтвердила Рейн-Мари.
– Это и послужило уликой. А еще фраза «все возвращаются на эту неделю». Дэвид Мартин сказал инспектору Бовуару, что он несколько раз возвращался в Монреаль. Возвращался. Я считал, что он англоязычный канадец из Британской Колумбии, но что, если на самом деле он монреалец и зовут его Давид Мартен? – Гамаш произнес это имя на французский манер. – Вернувшись в «Усадьбу», я позвонил Мартину, и тот подтвердил, что он монреалец и что Франсуа Патенод вкладывал деньги в его первый бизнес, закончившийся банкротством.
Потом Гамаш пересказал то, что метрдотель поведал им в кухне.
Бовуар, внимая шефу, оглянулся и увидел шеф-повара Веронику – она стояла у кухонных дверей, слушала. И в этот момент он понял, кто она и почему его так потянуло к ней.
Глава тридцать вторая
Дождь прекратился, но трава под ногами хлюпала. Солнце пробивалось сквозь тучи и освещало озеро, лужайку, громаду металлической крыши. Пока две пары и Бовуар шли по лужайке к кружку кресел, досуха вытертых молодым персоналом, туфли у них промокли.
– И что же теперь будет с «Охотничьей усадьбой»? – спросила Рейн-Мари; она держала за руку мужа, но вопрос свой обратила к Кларе.
Клара помолчала, оглянулась на величественный и надежный дом.
– Он построен на века, – сказала она наконец, увидев солнечный зайчик, отраженный крышей. – Я думаю, так оно и будет.
– Согласен, – кивнул Гамаш.
На террасе стоял Элиот Бирн, расставляя столы к обеду и давая указания ребятам помоложе. Выглядел он естественно.
– Как вы? – спросила Рейн-Мари у Бовуара, который шел по другую сторону от нее, отмахиваясь от мошки, налетевшей на него.
– Вы знали, кто она? – спросил он.
– Вероника? Я ее узнала, как только увидела, – сказала Рейн-Мари. – Правда, я знала ее под другим именем. Не узнать ее невозможно, даже по прошествии стольких лет. Я смотрела ее программы. Кормила детей по ее рецептам.
– И я тоже смотрел, – сказал Бовуар, потом закашлялся и выплюнул мошку. – Извините. – Он печально улыбнулся мадам Гамаш.
Рой мошки и жужжание уменьшились, и он снова почувствовал запах ментоловой мази от кашля, пресный вкус имбирной газировки и крекеров. Укрытый мягким одеялом, он лежит с высокой температурой на промятом диване. Простуда – в школу можно не ходить. Рядом с ним сидит мать, мягко растирая ему холодные ступни, и вместе они смотрят ее любимое шоу по «Радио Кэнада».
– Bonjour, mes enfants, – говорит полная молодая женщина в чепце. – Спасибо, что вы со мной. Будем надеяться, что я не сожгу кухню. Мать настоятельница все еще злится на меня за то, что на прошлой неделе я забыла на горелке сковородку.
И она смеется. Ее смех похож на трубный глас, а голос – на низкий гул.
Сестра Мари Анжела и ее знаменитое кулинарное шоу. «Midi Avec Ma Soeur».
[99]
Эта передача стала обязательной для молодых матерей Квебека. Кое-кто посмеивался над старомодной невзрачной женщиной (на самом деле она была ничуть не старше, чем они), которая учила их, как идеально приготовить бланманже, или rouille, или poire Hélène.
[100]
Казалось, она прибыла из другой эпохи. Но за насмешками крылось восхищение. Сестра Мари Анжела была талантливым поваром, она любила свое ремесло и предавалась ему весело и радостно. Она олицетворяла простоту и определенность в быстро меняющемся Квебеке.