Империя для русских - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Махнач cтр.№ 22

Нормальную рождаемость обеспечивает не «исламская традиция многодетности», ибо тогда пришлось бы признать, что и старая русская деревня, и русская колхозная деревня, и традиционный русский город исповедовали ислам, ведь рождаемость там была не хуже, чем в Афганистане, Чечне и Албании, но традиционный образ жизни во вмещающем ландшафте, соответствующий этническому стереотипу поведения, да и просто особенностям человека как биологического вида. В «квартире с удобствами» невозможно вырастить не только дюжину, но даже троих детей. Впрочем, в провинциальных городах – в каком-нибудь Темникове – возводились даже хрущебы без удобств: двухэтажные коробки без водопровода, с печным отоплением и сортиром во дворе. И начиная с хрущевских времен русские, в отличие от таджиков, чечен и цыган, сохранивших национальный уклад жизни, перестали размножаться. А при Ельцине вымирание русских ускорили хроническая неуверенность в завтрашнем дне, неустойчивость экономического положения, лавинообразный рост стоимости жизни при падении доходов подавляющего большинства семей, особенно рост стоимости удовлетворительного образования. В нищающем городе стало трудно вырастить даже одного ребенка. Русских женщин на «планирование семьи», то есть на аборты, вынуждает антирусская политика власти – сначала коммунистической, а после 1991 г. – «демократической».

Суррогатом традиционного русского дома-усадьбы с подсобными постройками, погребом, огородом стали дача, лоджия, гараж, «ракушка». История советской урбанизации – это история уничтожения подсобных надворных построек. В крупнейших городах их нередко превращали в коммуналки, где люди жили «как селедки в бочке», а позднее ломали.

В Вологде, как и в Москве, «генпланом» были установлены новые красные линии. По ним за надворными постройками строились новые 9–12 этажные дома, а надворные постройки выламывались как «мусор».

Уничтожая надворные постройки, в русском мужике убивали семьянина, домохозяина, чтобы не было подсобных помещений для семейной традиции и хранения семейного достояния. Если бабушкино кресло сохранится в сарае, правнук сможет его реставрировать, у него будет раритет, антикварная вещь. Сейчас роль сарая и одновременно роль приусадебного огорода играет дача – курятник на 6 сотках. Но до дачи надо еще доехать, в лучшем случае 2 часа в один конец, даже на автомобиле не меньше часа. Горожанин разрывается между квартирой и дачей, теряет время и нервы на дорогу. А зимой там не живут. Значит трудно держать скотину, и урожай на зиму приходится привозить в квартиру. И для воров дача, где хозяева бывают только по воскресеньям, гораздо доступнее. Функции сарая часто выполняет гараж, иногда имеющий погреб, и тогда овощи хранятся вместе с бензином. А все свободные пространства между многоэтажными коробками поглощаются «ракушками» – ни детям поиграть, ни собаку вывести.

В современном многоэтажном многоквартирном бараке с удобствами усадьба (двор, домовладение) сжалась до размеров балкона или лоджии. Городское начальство долго вело борьбу с остеклением лоджий. Но по наблюдению А. П. Паршева, автора превосходной книги «Почему Россия не Америка» – это народная реакция на строительство домов, неудобных для жизни. «Зодчий был педант и требовал симметрии, а хозяину нужны удобства».

Уничтожая нормальные семейные жилища, «прогрессивные силы» босяцкой революции разрушали и весь город как единый организм, превращая его в безликое и однообразное скопление оштукатуренных коробок. Уничтожали русскую национальную культуру, выламывали оба городских центра – и соборный, и торговый. Это был не только разгул атеизма. Стремились уничтожить любые проявления русской традиции. В 1931–1934 гг. сносятся не только множество соборных ансамблей – в Ярославле, Костроме, Твери, Муроме – но и множество комплексов торговых рядов. Уничтожена половина гостиного двора в Ярославле; в Галиче Костромском уродуется собор, сносится половина торга; в Муроме вместе с собором исчезает торг; в Твери сносят гостиный двор – творение архитектора Росси; в Старице собор уцелел, но торговый ансамбль Росси уничтожается; разрушен практически весь Гостиный двор в Новгороде. Стремились уничтожить, по возможности, оба центра, но в любом случае хотя бы один. И в Москве Китай-город и центральные площади от Манежной до Балчуга превратились из торгового центра в конторский. При «демократах» торговля вроде бы возвращается в центр Москвы, но это торговля не для простого народа: в иноэлитных торговых центрах покупателей гораздо меньше, чем продавцов.

Наряду с общегородскими центрами уничтожаются локальные, на смену приходу-общине пришел двор-коммуналка, затем – продувной двор, где никто никого не знает (теперь пространства между домами оккупировали «ракушки»). Сносятся церкви, организовавшие застройку слобод – архитектурные доминанты. Разрушается зрительная организация города, с «прекрасными видами». В Москве уничтожено больше половины церквей, в том числе выломаны все церкви по красным линиям улиц, по которым ездило начальство из Кремля в Кунцево и к «трем вокзалам». Разрушается образ прекрасного старинного русского города – отражения образа рая, Небесного Иерусалима, с выразительным силуэтом на фоне неба, с застройкой, соразмерной человеку, с прекрасным видом на каждом повороте, где все дороги ведут к Храму.

Историк Ю. М. Лотман предупреждал, что новые, послехрущевские, ставшие нерусскими города создают у детей от рождения информационный голод. Сельский мальчик набирает необходимую информацию, глядя на речку, рощу, лужайку; городской мальчик должен насыщаться, бегая по кривому переулку, с непохожими друг на друга домами, над которыми господствует богатый силуэт колокольни, а особенно – во дворе или на чердаке. У нас и так рождается все меньше детей, но и родившимся детям опаснее всего наши микрорайоны массовой застройки. Дворов у нас давно уже нет, в новых районах уже и улиц нет, а есть только проезжая часть. Еще 12 лет назад В. Л. Глазычев опубликовал две подборки детских рисунков. Одна группа ребят жила и училась в домах старой застройки, другая – в новом районе. Страшненькое сопоставление. У детей второй группы не было неба: фасад многоэтажной коробки доходил до края листа. Вот откуда нервные заболевания у детей – от сенсорного голода.

Говоря о проблемах и пороках советского и послесоветского, «демроссийского» города – города, который перестал быть русским, так что теперь мы и наши дети живем в нерусском городе – чаще всего приходится обращаться к примеру Москвы. В ней все проблемы сконцентрированы, так как именно в ней собраны наибольшие материальные возможности для удовлетворения всех прихотей начальства. В других городах начальство стремилось подражать Москве, но в разные десятилетия XX в. условия для этого были разные, наибольшие – в хрущевское и брежневское правление.

В 20‑е гг. почти ничего не строилось, да и ломать начали лишь в конце десятилетия, только уплотнялось – квартиры превращались в коммуналки, а гостиницы в конторы. Но в это время проходила «дискуссия о социалистическом расселении»: каким должен быть будущий город? Обсуждалось несколько моделей. Русские национально мыслящие интеллектуалы предлагали «дезурбанистическую» модель, близкую к идеям теоретика кооперации Чаянова: отказ от роста крупных городов, создание небольших поселков из односемейных домов с приусадебными участками. Они объединяли русскую национальную традицию и западные идеи города-сада. Им противостояли урбанисты, сторонники крупных сверхгородов-мегаполисов, близкие к идеям Ле Корбюзье: дом – это машина для жилья. Широкое распространение имела радикальная коммунистическая модель, восходящая к идеям Платона, Кампанеллы, Чернышевского, Энгельса: полное вычленение бытового обслуживания, включая воспитание детей, в общественный сектор, с перспективой полного отмирания семьи.