Сегодня я увидела... - читать онлайн книгу. Автор: Делия Стейнберг Гусман cтр.№ 20

Мы должны посмотреть на себя со стороны, как зрители, посмеяться над своими ошибками, посочувствовать своим неисчислимым заблуждениям и в конце концов изобразить ужасную гримасу досады и иронии, которая свидетельствует о том, что мы познали самих себя, играя эти роли. И тогда мы поймем ценность комедии и улыбки. Тогда мы узнаем, что и на сцене, и в зрительном зале самое важное – быть хорошими актерами и хороши ми зрителями, хорошими людьми, которые вполне осознают реальность, но готовы менять ее к лучшему, вкладывая в игру жизни все свои силы и способности.

Талия улыбается и учит нас… В руке у нее маска… Она сумела открыть нам свое истинное лицо, показать гармонию его черт. Она завершила театральное представление и приглашает нас последовать за ней по крутым путям совершенствования самих себя с улыбкой грусти и слезами радости.

Сегодня я увидела Мельпомену, музу Трагедии. На протяжении истории человечества она вдохновляла артистов, была любима и внушала страх, отражала Жизнь и обвиняла.

Я увидела ее такой, какой ее всегда изображали: ни спадающая до пят туника, строгое и бесстрастное выражение лица, скипетр, кинжал и трагическая маска в руках. Скипетр делал ее абсолютной царицей бытия, повелительницей судеб, так или иначе влияющей на все события жизни. Застывшая гримаса ее маски напоминала нам всем о том, как много раз наши собственные лица искажались от боли. Эта маска странным образом соединила в себе все взгляды, все выражения человеческих лиц… И все они говорили о боли…

Кинжал же… по меньшей мере, он сулил возможность покончить с мраком, ложью и вынужденным страданием. Кинжал в руках всемогущей музы Трагедии обещал больше милости и надежд, нежели ее маска и скипетр.

Но видения этого мира неустойчивы и быстро тускнеют, как плохие зеркала… Само бытие, сама сущность Мельпомены затуманивает наше представление о ней. И первоначальный образ музы, явившийся мне, стал меняться, пока не сосредоточился полностью в чудесной маске, что была в ее руке.

Древние в таких случаях вспомнили бы о магии, я лишь говорю о том, что видела. На моих глазах маска ожила и перестала быть просто пустой оболочкой, соединявшей в себе лица всех людей. Внезапно она стала еще одним лицом, полным жизни, среди множества других лиц и начала кружить вместе с ними по улицам бурлящего города.

Но взгляд маски был испытующим. Ее глаза оставались пустыми и глубокими и из этой глубины безмолвно вопрошали: почему? зачем? И все опускали взгляд, а встречные сворачивали в сторону, лишь бы не столкнуться с этим немым вопросом в немых глазах, потому что никто из смертных не чувствовал себя в силах ответить на него. Рот маски изображал трагическую усмешку, да и как могло быть иначе? Это была насмешка каждого над самим собой, над своей никчемностью, своими неосуществленными мечтами, своими страхами и сомнениями… И каждый отворачивался, стараясь скрыться от этой усмешки, но все равно не мог избежать ее, потому что с этого момента каждый в глубине души начинал усмехаться так же…

Я ждала, как жду всегда, что образ Мельпомены, облаченной в пеплос, начнет понемногу таять среди чудных звуков былого. И ожидание было не напрасным. Мельпомена скрылась в густом тумане, окутывающем ее небесную обитель, но оставила мне образ, который уже не сотрется из памяти… Она оставила мне живую маску, трагедию Жизни.

Сегодня я увидела музу Трагедии, и отныне трагедия человеческой жизни всегда будет стоять перед моим взором. Сегодня я увидела Мельпомену и поняла, что ее образ вобрал в себя и воплотил все превратности, что выпадают нам на долю. Сегодня я узнала, что ее маска не украшение, не простой атрибут; это зеркало, в котором отражаются искаженные трагедией лица. Эта маска обвиняет, потому что показывает нам, какие мы на самом деле… И сегодня я знаю, что есть единственный способ изменить выражение лица человечества: проникнуть в мистерию жизни и ее трагедию, заменить сомнения убежденностью Веры, а боль невежества – улыбкой Мудрости.

Сегодня я увидела музу Танца. Древние греки называли ее Терпсихорой, и уже в самом этом имени есть нечто от ритма и гармонии…

Но имя это уже никто не произносит, а этим искусством уже никто не занимается. В нашем мире признаки разрушения появились уже на всех уровнях, и трон музы Танца оказался захвачен выродившимися формами движения и ритма, которые превратили танец в непристойное воплощение животных инстинктов.

Терпсихора не была выдумкой древних греков, а сам танец возник не ради развлечения и приятного времяпрепровождения. И муза и танец были результатом вдумчивого созерцания Природы, где все движется в согласии с законами, подчиняясь определенному ритму и определенному рисунку.

Чтобы постичь дух танца, достаточно окунуться в густую листву дерева и ощутить, как ветер колышет ее… Не отрываясь от ветвей, листья поют и танцуют, рождая симфонию зеленых оттенков, чарующую глаз и слух. Достаточно минуту посидеть у моря и отдаться неизменному ритму, в котором волны изящно накатываются на берег. Достаточно увидеть полет птицы или танец падающего листа, когда осенью приходит его час… Достаточно увидеть, как бегут в небе облака – будто танцуя, принимая тысячи фантастических форм. В конце концов, достаточно просто уметь читать ту открытую книгу, которую каждый день предлагает нам жизнь, но в которой мы ценим – да и то не всегда – лишь обложку.

Но если глаза не видят, тогда и тело не может танцевать. Тогда от нас остается лишь некий кусок материи (то, что мы называем телом), который мечется и корчится, словно в болезненных конвульсиях, а не движется в красивом ритме. Остается лишь существо, захваченное своими инстинктами, которое, не таясь, ищет прежде всего удовольствия и вовсе не испытывает томления духа по красоте. Если глаза не видят, тогда нет и звуков, чтобы сложить музыку… Если бы звуки были упорядочены и образовывали гармоничное сочетание, они пробудили бы в нашем теле согласованный и соразмерный отклик. Но нас окружает другая музыка – или неблагозвучная, резкая, агрессивная, или предательски слащавая и лицемерно сентиментальная, а тексты песен рассказывают либо о модных сексуальных отклонениях, либо о популярных политических тенденциях.

Однако все это – только маскировка, прикрытие. Истинное послание, подписывающее смертный приговор танцу, сохраняется в тайне: это призыв к торжеству материи, обещание ложной свободы, которую невозможно завоевать по той простой причине, что ее нет в нашем мире. Это призыв «делай что хочешь, пока это будет то, что хочу я». Это призыв «двигайся свободно», пока следуешь за навязанной тебе модой. Это означает принимать отвратительное за прекрасное; это означает безумно кружиться и скакать, закатив глаза, втаптывая в грязь само воспоминание о благородной Музе ритма и гармонии.

Среди всей этой фальши, среди стольких бессмысленных слов, в окружении молодежи, совсем не умеющей танцевать, разучившейся даже ходить грациозно, среди прыжков и судорог, среди неопрятных, вялых, неуклюжих тел я воззвала к Терпсихоре. Я звала ее, так тоскуя по ней, что во мне пробудилась сила, которая коренится в глубине души, вне всех видимых противоречий.