Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук - читать онлайн книгу. Автор: Жинетт Парис cтр.№ 38

В нашем мифе о материнстве нет четкого разделения разных видов любви. Ребенок, который говорит: «Я люблю тебя, мамочка» – выражает чувство, имеющее мало общего с той любовью, которую мы еще со времен древних греков определяем как выбор двух свободных личностей. Ребенок или взрослый, который не может выжить без того, кто заботится о нем, не может и участвовать в том, что в нашей культуре принято называть любовью. Объятия и поцелуи маленького ребенка, без сомнения, вызывают чувство умиления. Нужно иметь черствое сердце, чтобы остаться равнодушным к детским проявлениям радости, настолько они живые и искренние. Но в глубине души мы также знаем, что в действительности ребенок выражает не любовь, а свою потребность: «Мама, пожалуйста, люби меня, корми, защищай! Никогда не покидай меня, и я всегда буду послушным и добрым». Родители, которым случалось уезжать на некоторое время, замечали, что дети забывали их быстрее, чем собаку, если на время отсутствия им находилась достаточно хорошая замена. Объятия и поцелуи доставались новому опекуну.

В отличие от древних греков, мы используем только одно слово для всех видов любви. У греков было три таких слова:

1. Агапе – это любовь между братьями/сестрами/друзьями; она также может пониматься как любовь к миру и человечеству или так, как ее понимали христиане, согласно заповеди любить ближнего, как самого себя.

2. Эрос – страстная любовь, которая обычно предполагает сексуальное влечение, привязанность и сильные переживания.

3. Слово «филия» можно использовать в отношении всего, что нам нравится: я люблю музыку, птиц, шоколад, книги, люблю готовить, ходить пешком.

У нас есть только одно слово для обозначения любви. Мы используем глагол «люблю», чтобы сказать: «Я люблю мою собаку, и она любит меня в ответ».

Использование единственного слова для обозначения очень разных переживаний создает проблему куда большую, чем просто семантические трудности, потому что всю первую часть нашей жизни мы пытаемся понять разницу между этими разными переживаниями, которые все называются любовью. Если кто-то утверждает, что то, что чувствует ребенок к матери, есть любовь, то возникает странный парадокс. Можно было бы прийти к выводу, что подросток не способен любить по причине своего неистового стремления к независимости и сепарации. Но парадокс в том и состоит, что подросток, несмотря на свой очевидный нарциссизм, постепенно становится ближе к философскому идеалу свободы от детской потребности в другом человеке, что совершенно необходимо для любви. Однако достичь этого философского идеала не дано никому, и, следовательно, «внутренний ребенок» и «внутренний подросток» внутри нас продолжают бороться и искать баланс между потребностью в независимости и потребностью в связи.

Вид автономии, достижимый для среднего человека, можно описать не только позитивно – как идеал свободы, но и негативно – как стремление избежать всего, что любовью не является. Это еще один случай, когда via negativa (путь через негативное, «от противного») может быть единственной дорогой. Точно так же, как невозможно в абсолютных терминах установить, что такое здоровая психика, мы не можем дать исчерпывающего определения любви. Мы с большой долей уверенности можем сказать, что ею не является, и это дает нам направление. Это не какое-то небывалое место, это путь (via), где можно знать только, чему стоит сказать «нет» (negativa). На этой тропе вы чувствуете, где находятся капканы, что уже немало. Человек, идущий via negativa, ощущает деструктивность устаревших психологических паттернов. Избегание может принимать разные формы. Ловушки, пропасти, отравленные воды и скрытые капканы являются очень полезными ориентирами на карте; они показывают, куда идти не надо. Феминизм, например, похож на такую карту. Традиционные патриархальные устои изначально были (и все еще могут быть при правильных обстоятельствах) справедливой сделкой, основанной на представлении о любви между мужчиной и женщиной, которое имело долгую историю. Одна сторона берет на себя заботу о детях/доме/семье и социальной сфере, пока другая сторона зарабатывает деньги. Эта сделка может быть справедливой, как и любой другой контракт, если оба пола участвуют в ней по собственному желанию. Однако ее справедливость нарушается, если стороны оказываются не поровну наделены властью. Если жена не хочет или не может взрослеть (потому что существуют ограничения, наложенные законом, традициями или религией), то отношения сводятся к схеме «родитель/ребенок». Считается, что женщина в обмен на заботу должна покориться власти своего мужа (или брата, дяди, сына, отчима). Муж связан ролью добытчика и кормильца не только по отношению к детям, но также и к своей совершеннолетней супруге. Его любовь ощущается как ответственность, в то время как любовь подчиненной ему жены воспринимается как послушание. Это, как мы можем видеть, любовью не является.

Даже в постфеминистских культурах находится достаточно желающих вступить в отношения, которые считаются хорошей традиционной сделкой между мужчиной и женщиной, которые полагают, что любят друг друга. Проблема может возникнуть не из-за самой сделки, а из-за неосознанной потребности жены в зависимости (не в любви), встречающей бессознательную потребность мужа в контроле (не в любви). Невротический союз может выглядеть так: «Я буду твоим папочкой и буду оплачивать счета. Взамен я получаю полный контроль над отношениями». Романтическая литература неизменно прячет реальность невротического выбора за сладкой ложью. Благородный герой убеждает красивую, ранимую, похожую на ребенка женщину, что ей необходимо позволить ему позаботиться о ее финансовом, социальном, психологическом, интеллектуальном и духовном благополучии. «Я буду заботиться о тебе так хорошо, что тебе не понадобятся собственные деньги». Мужчина определяет рамки, а женщина в них существует. «Ты будешь отвечать за чувства, я – за мысли; например, я думаю, что одного бога достаточно и пусть он будет мужчиной».

Женщины и мужчины, знакомые с via negativa, почувствуют ловушку, но более молодые пары могут ее не заметить. Постфеминистское поколение унаследовало большой капитал свободы благодаря усилиям, инвестированным в феминизм их бабушками. Какой молодой женщине захочется утруждать себя анализом «патриархальной тирании», если она следует via positiva и хочет всего и сразу – надежности брака с богатым мужчиной и независимости незамужней девушки, самостоятельно зарабатывающей на жизнь? Большинство дочерей феминисток (включая мою любимую взрослую дочь) мало что знают о сути борьбы за равноправие женщин. Я встречала несколько старшеклассниц, которые думали, что дело было в нежелании носить корсет и лифчик. Такое невежество позволяет им оставаться в наивной уверенности, что возможно одновременное существование независимости, завоеванной феминистками, и безопасности прежнего патриархального соглашения. В этих девичьих мечтах нет противоречия между развитием их собственной сильной идентичности и в то же время сохранением их безопасности и защищенности в условиях финансово благополучного брака. Они еще не ходили негативным путем. Они думают, что знают, что такое любовь. Эта сладкая иллюзия также является ловушкой для молодых мужчин, сыновей феминисток, мечтающих о дофеминистском соглашении. Они идеализируют условия старого контракта и охотно подписывают его. Я буду твоим героем, кормильцем, защитником, а ты будешь Королевой домашнего очага, Матерью, которой я, наконец, смогу управлять. К чему ни один из партнеров не бывает готов, так это к гегелевской игре в хозяина/раба, вызывающей сложности, которые рано или поздно отравят им их милую сделку. Их поколение получило так мало знаний по психологии и философии, что лишь немногие имеют представление об эмоциональной расплате за любовь, под которой скрывается неосознаваемое обоими соглашение. Со стороны женщины такая сделка предполагает, что она остается ребенком. Я буду принадлежать тебе, пока ты будешь содержать меня, и моя эмансипация не обсуждается. Для мужчины это означает необходимость пожизненного поддержания героического образа, часто ценой собственного здоровья.