Самый жестокий месяц - читать онлайн книгу. Автор: Луиз Пенни cтр.№ 80

Одиль села, слегка пошатнувшись в попытке сохранить равновесие.

– Какого вы были мнения о мадам Фавро?

– У меня к ней не было претензий. Она иногда заходила сюда, но я не очень хорошо ее знала. Жаль, что она умерла. Вы знаете, кто это сделал?

– А вы?

Одиль задумалась.

– Наверное, это ее подружка. Хейзел. Всегда такая милая. Слишком уж милая. С ума от нее можно сойти. Она определенно среди подозреваемых. Хотя, вообще-то, может, именно она должна была стать жертвой. Вы уверены, что убили того человека, которого хотели?

– Вы разговаривали с Мадлен по пути в старый дом Хадли.

– Разве? – Умение Одиль лгать не превосходило ее умения слагать стихи.

– Разговаривали. Вас слышали.

– Мы болтали о всяких пустяках.

– Вы спорили, мадам, – тихо, но твердо произнес Гамаш.

Он смотрел на Одиль в профиль, видел ее подбородок, слабый и мягкий.

– Нет, мы не спорили, – возразила она.

Гамаш знал, что ему нужно лишь ждать и надеяться, что не явится новый клиент.

– Она пыталась заарканить Жиля, – сказала Одиль, и ее кислое дыхание ударило в нос Гамашу, словно она слишком долго держала эти слова в себе. – Я знаю, она этого хотела. Всегда ему улыбалась, всегда прикасалась к нему. – Подражая Мадлен, она прикоснулась к руке Гамаша. – Она хотела, чтобы он обратил на нее внимание, а он не обращал.

– Это правда? – спросил Гамаш.

– Конечно правда. Он любит меня.

Последнее слово она произнесла едва слышно. Ее рот остался открытым, из него потянулась длинная ниточка слюны. Из носа потекли сопли, из глаз – слезы. Ее лицо словно растворилось кислотой.

Пыталась ли Мадлен отбить Жиля у Одиль? Если так, то появлялись два мотива для убийства. Одиль могла убить ее как соперница, а месье Беливо – из ревности. Как там сказала Клара? Мадлен всегда получала то, что хотела. Но чего она хотела? Кого? Жиля или месье Беливо? Или ни того ни другого?

– О чем вы спорили тем вечером? – настойчиво спросил Гамаш.

– Я просила ее прекратить. Вас это устраивает? Вы удовлетворены? Я умоляла ее держаться подальше от Жиля. Она могла захомутать любого. Была такая красивая и умная. Все хотели быть с ней. Да и кто бы не захотел? Ну, кроме меня. Я знаю, что` люди обо мне думают. Что я глупая, скучная и умею только складывать и вычитать. Я любила Жиля всю жизнь, и наконец он выбрал меня. Меня. И я никому не собиралась его отдавать. Я умоляла ее оставить его мне.

– И что она ответила?

– Она все отрицала. Позволила мне выставить себя дурой, унизиться, а потом ей даже не хватило мужества признаться в том, какая она шлюха.

Когда они уходили, Гамаш пожал ее руку – та была скользкая и потная. Но именно так бывает, когда человек горюет. Бовуар умудрился улизнуть без рукопожатия.

Жиля Сандона они нашли в лесной чаще. Двигались на звук топора, зашли на небольшой холм, перебрались через мертвое, полусгнившее дерево и увидели этого громадного человека, обтесывающего сваленное дерево. Несколько секунд они следили за мощными, изящными движениями громадных рук, которые поднимали древнее орудие и опускали его на дерево. Внезапно он прекратил работать, замер и повернулся прямо в их сторону. Несколько секунд он смотрел на них, а они – на него, потом Сандон помахал им.

– Вы вернулись! – крикнул он Бовуару.

– И привел с собой начальника.

Сандон направился к ним, ветки захрустели под его ногами.

– Здесь начальства нет, – сказал он Бовуару, потом оценивающим взглядом посмотрел на Гамаша. – Это про вас все газеты пишут?

– Про меня, – с улыбкой сказал Гамаш.

– Что-то вы не похожи на убийцу.

– А я и не убийца.

– И что, я должен этому верить?

– Вы можете верить чему угодно. Мне все равно.

Сандон хмыкнул, потом показал на пенек так, словно это было шикарное кресло.

– Вы, кажется, прежде были лесорубом, – сказал Гамаш, садясь на пенек.

– Да, в темные дни. Я больше этого не стыжусь. Я тогда многого не знал.

Но вид у него был смущенный.

– Чего же вы не знали? – спросил Бовуар.

– Я вам говорил. Деревья живые. Ну, то есть мы все знаем, что они живые, но все же не думаем о них как о живых. А они живые. Живое нельзя убивать, это неправильно.

– Как вы пришли к этому?

Сандон вытащил из кармана грязный носовой платок, протер лезвие топора, очистил его и принялся рассказывать:

– Я работал лесорубом на одной из здешних лесопилок. Каждый день ходил в лес с моей бригадой. Мы пилили деревья, привязывали их к трактору и тащили на волок, где их забирали. Работа каторжная, но мне нравилось. На свежем воздухе. Никакого тебе начальства.

Он подозрительно покосился на Гамаша. Его обветренное лицо заросло рыжей седеющей бородой, глаза смотрели пристально, но как бы издалека.

– Как-то раз я пошел в лес с топором и услышал хныканье. Словно ребенок капризничал. Это было как раз в это время года. Лучшее время для валки леса. Но в это же время у зверей рождаются детеныши. Бригада лесорубов собиралась для работы, а хныканье становилось громче. Потом я услышал визг. Я крикнул ребятам, чтобы они прекратили работать. Хныканье перешло в крик. Он был повсюду. Да и ощущение возникло какое-то неприятное. Я всегда чувствовал себя в лесу как дома, но внезапно мне стало страшно. «Я ничего не слышу», – сказал один из парней и снова ударил по дереву. И опять раздался крик. Об остальном вы можете догадаться. За один день что-то изменилось. Я изменился. Стал слышать деревья. Наверное, я всегда мог слышать их радость. Именно поэтому и чувствовал себя таким счастливым в лесу. Но теперь я слышал и их ужас.

– И что вы сделали?

– А что я мог сделать? Что бы вы сделали? Я должен был остановить это. Остановить убийства. Вы можете себе представить, что это такое – рубить лес, который кричит от боли?

Бовуар мог, в особенности если бы крик продолжался весь день.

– Но деревья в основном помалкивают. Просто хотят, чтобы их оставили в покое, – продолжал Жиль. – Забавно: я научился свободе у существ, которые корнями сидят в земле, на одном месте.

Гамаш подумал, что в этом есть резон.

– Меня уволили, но я бы все равно не остался. В тот день я вошел в лес лесорубом, а вышел кем-то совершенно иным. Мир для меня в тот день изменился. И уже не мог быть прежним. Моя жена пыталась меня понять, но не сумела. В конечном счете она ушла от меня вместе с детьми. Вернулась в Шарльвуа. Не стоит ее винить. Для меня это стало облегчением. Она все время говорила мне, что деревья не разговаривают, не поют и, уж конечно, не кричат. Но это не так. Мы жили в разных мирах.