Молчание Дневной Красавицы - читать онлайн книгу. Автор: Филипп Клодель cтр.№ 4

Нам даже прорыли два канала, большой и маленький. Большой — для барж, которые привозили уголь и известняк и увозили соду. А маленький — чтобы питать большой, если в нем понизится уровень воды. Работы велись добрый десяток лет. В городке появились господа в галстуках, с карманами, набитыми деньгами. Они вовсю скупали землю и так щедро всех угощали, что иные по месяцу не просыхали. Но однажды господа уехали, и больше их никто не видел. Однако город теперь принадлежал им — всех обвели вокруг пальца. И пришлось работать. Работать на них.

Что же касается Замка, то, надо сказать откровенно, это было самое импозантное здание в городе. Старый Дестина, я говорю об отце, построил его сразу после разгрома под Седаном [3] . И не поскупился. В наших местах, если говорят мало, то показывают себя другим образом. Ну а прокурор жил в Замке всегда. Он поступил даже лучше: он там родился и там же умер.

Замок огромен, он просто нечеловеческих размеров. А ведь семья была весьма немногочисленна. Старый Дестина удовлетворился единственным законным наследником, что, впрочем, не помешало ему состряпать нескольких симпатичных бастардов, которым он отпускал по золотой монете до двадцати лет, а по достижении двадцати одного года вместе с рекомендательным письмом давал символический пинок под зад, с тем, чтобы они отправлялись подальше, дабы убедиться на собственном опыте, что земля действительно круглая. У нас это считалось щедростью. Не каждый вел бы себя так.

Прокурор стал последним из Дестина. Больше их не будет. Не потому, что он не был женат, просто его жена слишком рано ушла из жизни — через шесть месяцев после свадьбы, на которой встретились все толстосумы и вся аристократия наших мест. Девушка происходила из семьи де Венсей. Ее предки сражались в битве при Креси [4] . Надо полагать, что у всех там сражались предки, но об этом никто не знает и всем на это наплевать.

Я видел ее портрет, написанный во время краткого замужества, он висел в вестибюле Замка. Художник приезжал из Парижа. Ему удалось увидеть в ее чертах печать близкой смерти. Смиренное выражение лица и мертвенная бледность потрясали. Ее звали Клелис. Необычное имя, и оно очень красиво смотрится на розовом мраморе могильного памятника.

В замковом парке, не особенно теснясь, мог бы расположиться лагерем целый полк. Парк окружен водой: в глубине пролегает общественная дорожка, сокращающая путь от площади Мэрии до пристани, потом идет маленький канал, о котором я говорил и через который старик велел перебросить японский мостик, выкрашенный клеевой краской. Его у нас называли «кровяная колбаса», потому что по цвету он напоминал запекшуюся кровь. На другом берегу виднелись большие окна высокого строения, лаборатории Завода, где инженеры придумывали, как бы их патрону заработать побольше денег. С правой стороны парка журчит узкая речушка с извилистым руслом, ее название — Герланта — очень подходит к медленному течению среди изгибов и кувшинок. Вода здесь пропитывает все. Весь Замковый парк — как громадная мокрая шаль. С травы вечно свисают капли воды. Нездоровое место — человека здесь подстерегают болезни.

Это и случилось с Клелис Дестина: все решилось за три недели, от первого визита доктора до последнего медленного взмаха лопаты могильщика Острана.

— Почему же она, а не кто-нибудь другой? — спросил я как-то у Острана.

— Потому что, — ответил он, глядя на меня, словно из темного колодца, — надо, чтобы ее запомнили…

Остран — оратор, он любит производить впечатление. Он ошибся с выбором профессии, ему бы в театре выступать.

Старый Дестина пришел от сохи, но к пятидесяти годам, с помощью денежных купюр и мешков с золотом, ему удалось отмыться. Он вошел в другой круг. На него работали шестьсот человек, он сдавал в аренду пять ферм, восемьсот гектаров дубового леса, необъятные пастбища, десять доходных домов в В., а его акций — настоящих, а не липовых, не каких-нибудь панамских — хватило бы, чтобы набить матрас, на котором, не толкая друг друга локтями, выспались бы десять человек.

Он принимал важных гостей, и сам был принят. Всюду. От епископа до префекта. Он стал персоной.

Я еще не рассказал о матери Дестина. Тут совсем другое дело: она происходила из рода, тоже связанного с землей, но ее предки были не из тех, кто на ней работает, а кто ею владеет испокон века. В приданое она принесла своему мужу больше половины всего, чем он в дальнейшем владел, и более или менее приличные манеры. Потом она уединилась, занявшись книгами и дамским рукоделием. За ней было право выбрать имя своему сыну: она назвала его Анж [5] . Старик добавил Пьер. Он находил, что имени Анж не хватает силы и мужества. Впоследствии мать почти не видела сына. Между английскими боннами младенческих лет и интернатом иезуитского колледжа время пролетело в мгновение ока. Мать рассталась с розовощеким плаксой с припухшими глазками, а встретилась с замкнутым юнцом с тремя волосками, пробивавшимися на подбородке между юношескими прыщами, который смотрел на нее свысока, весь напичканный латынью, греческим, важностью и амбициями.

Она умерла так, как жила: в уединении. Ее смерть прошла незамеченной. Сын изучал право в Париже. На похороны приехал молодой человек со столичными разговорами и лоском, с тросточкой светлого дерева, безупречным воротничком и тонкими напомаженными усиками а-ля Жубер — последний шик! Старик заказал самый красивый гроб столяру, который в первый и последний раз в жизни удостоился чести работать с палисандром и красным деревом и привинчивать золотые ручки. Из настоящего золота! Потом построили склеп, на котором одна бронзовая фигура воздевает руки к небу, в то время как другая молча плачет, стоя на коленях, — большого смысла в этом нет, но впечатление производит.

Старик не изменил своим привычкам ради траура. Он только заказал себе три черных драповых костюма и креповые нарукавные повязки. На следующий день после церемонии сын отбыл в Париж. И оставался там еще много лет.

А потом, уже став прокурором и возмужав, появился снова. Теперь он мало походил на молодого шалопая, наспех бросившего три розы на гроб своей матери и думавшего только о том, как бы не опоздать на парижский поезд. Казалось, что-то в нем надломилось, что-то согнуло его. Но что — так и осталось тайной. Позже вдовство окончательно сломило его. Он тоже замкнулся. Укрылся от жизни, от нас, может быть, от себя самого. Наверное, он по-настоящему любил свой тепличный мирок.

Старый Дестина умер через восемь лет после смерти жены от апоплексического удара, на безлюдной дороге, когда он шел на одну из своих ферм, чтобы отчитать арендатора, а может, даже выгнать его. Он лежал с открытым ртом, уткнувшись носом в грязь. Апрельские дожди обычно превращают нашу землю в вязкое тесто. Старик умер, вернувшись туда, откуда пришел. Круг замкнулся. Деньги не помогли. Умер он, как деревенский батрак.