Жаркий сезон - читать онлайн книгу. Автор: Пенелопа Лайвли cтр.№ 25

Она идет прочь.

Люк придумал игру — бросать палочки через дырки в балюстраде. Джеймс рассказывает Терезе, что Морис неожиданно решил переписать главу, и это немного затормозит дело, но никуда не денешься: Морис — самый суровый свой критик, и раз уж он считает, что так нужно…

Полина доходит до противоположного конца балюстрады. Тут спуск вроде бы и впрямь более пологий. Она бросает взгляд за живую изгородь — там на зеленой поляне под раскидистым кленом стоят лицом к лицу мужчина и женщина.

Морис и Кэрол. Они далеко. Выражения лиц не разглядеть. Морис говорит, что-то рисуя рукой в воздухе. Кэрол сняла солнечные очки и пристально на него смотрит. Потом он берет ее за плечи, и они оба замирают на несколько секунд.

Полина идет назад и встречает Терезу с Джеймсом, которые уже двинулись ей навстречу.

— Нет, — говорит она, — там так же круто. Давайте оставим коляску и понесем Люка на руках?

В пруду цветут белые водяные лилии. Еще здесь камыш, заросли ирисов и чудесные полосатые стрекозы. Джеймс и Тереза в восторге, Полина делает вид, будто разделяет их чувства. Она тоже громко восхищается растением с огромными листьями, словно из декораций к научно-фантастическому фильму. Показывает Люку водомерок и красных японских карпов, скользящих под темными кожистыми листьями кувшинок. А вот и Кэрол с Морисом, они спускаются по тропке с террасы.

— Вот вы где! — восклицает Кэрол. — Мы с ног сбились, пока вас нашли.

— Идите сюда! — зовет Тереза. — Смотрите, какие потрясающие стрекозы!

— Как маленькие вертолетики, — подхватывает Джеймс.

Он обнимает Кэрол за талию, она приникает к нему, жмурится от солнца, смеется. Вытаскивает солнечные очки из кармана просторной зеленой рубашки, выпущенной поверх белых джинсов. И очки, и рубашка такие большие, что Кэрол кажется ребенком во взрослой одежде. Полина смотрит на нее и думает: я тебя знаю. Со временем от тебя останется пустой звук, но сейчас ты здесь, я вижу тебя и тех, кто придет за тобой, и у меня все внутри холодеет.

Тереза сидит на корточках, держит Люка за штанишки, чтобы тот не упал в пруд.

— Па! — говорит Люк, указывая на стрекоз, на рыб, на кувшинки, на все то новое и неведомое, что дрожит, колышется и сверкает.

— Ему нравится, — говорит Тереза Морису. Соломенная шляпка бросает на ее лицо клетчатую тень: щеки и нос расчерчены солнечной сеткой. — Можешь немножко его подержать? Я хочу взять вон ту палку.

Морис наклоняется к Люку. Тереза берет палку и легонько трогает ею кустик травы, в котором притаился бурый камешек. Камешек прыгает в воду. Люк смотрит круглыми от изумления глазами.

— Его первая лягушка! — весело смеется Тереза.

— Жаба, наверное? — уточняет Морис. — Лягушки вроде бы зеленые?

— Жаба, лягушка… не важно.

Тереза сияет, радуясь жизни, как умеет, наверное, только она.

— До чего здорово, что мы сюда приехали! Ведь правда чудесное место?

— Правда, — соглашается Морис.

— Смотрите! Ваша лягушка под кустом кувшинки, — говорит Кэрол. — Я вижу ее лапку.

И все они смотрят на лягушку, под дивным голубым небом, у тихого пруда в старинном парке.

— Клянусь тебе, у меня с нею все кончено.

Гарри смотрит на Полину, закусив нижнюю губу. Смотрит прямо в глаза, что подразумевает раскаяние и готовность принять любое ее решение. Это само по себе нервирует.

Полина молчит. Ее раздирают противоречивые чувства.

— Кончено. Финита. В следующем семестре ее вообще здесь не будет. Она уезжает преподавать в Лидс.

— Почему? — спрашивает Полина наконец. — Почему она? Почему вообще кто-то?

Гарри смотрит в пол. Он опускает уголки губ, что может означать раскаяние, неловкость, озадаченность — понимай, как хочешь.

— Наверное, потому что я слабый человек.

Молчание.

Гарри медленно тянется к Полининой руке. Кладет палец на ее запястье. Она не шевелится. Гарри осторожно гладит ее руку одним пальцем.

Гарри с Полиной идут по лесу. Тереза едет у Гарри на плечах, сжимая его шею коротенькими ножками и обхватив ладошками его лоб. Она сияет: ей редко выпадает такая радость. Им нечасто удается погулять вместе, Гарри все время занят. Однако сегодня он безраздельно принадлежит жене и дочери — добрый семьянин выбрался на семейную прогулку в осенний лес. Листья на деревьях уже пожелтели, но еще не осыпались. Полина думает, что это одно из тех мгновений, которые выигрывают в ретроспективе: истинное счастье в воспоминаниях будет еще полнее. Гарри держит ее за руку. Тереза напевает себе под нос: невразумительные слова без всякого мотива. Полина смеется.

— Что она поет? — спрашивает Гарри.

— «Пикник плюшевых мишек»: «Если в лес пойдешь сегодня…» Ее версия. У них в детском саду есть эта песня на пластинке.

Тереза перестает петь.

— Я хочу плюшевого мишку, — объявляет она с высоты.

— Ты его получишь, — смеется Гарри. — Большого американского плюшевого мишку. Я тебе привезу.

— Американского? — переспрашивает Полина, немного опешив.

— Я еду в Вашингтон после окончания семестра.

— Впервые слышу.

— Мне казалось, дорогая, я тебе рассказывал. Всего на неделю. — Гарри крепче стискивает ее руку и подхватывает песенку: — «Если в лес пойдешь сегодня, непременно удивишься…»

— Вы жена Гарри Картера? — спрашивает стэнфордский профессор, читающий у них курс лекций. Он смотрит на Полину как-то чересчур пристально.

— Я Полина Картер.

— Я встречался с Гарри на конференции американистов. Он там дал жару. — Профессор улыбается какому-то забавному воспоминанию, затем глядит на Полину, словно прицениваясь к товару на магазинной полке. — А тут я его что-то не вижу.

— У Гарри в этом семестре творческий отпуск. Он почти все время работает в Лондоне.

— Вот как? Жаль. Я надеялся с ним повидаться. Что ж, нет так нет. Может, выберем как-нибудь вечерок, посидим с вами вдвоем в баре?

— Не думаю, — отвечает Полина.

— Боже! — восклицает Гарри. — Тридцать шесть! Тридцать шесть! Что же это творится?

Он стоит голый в ванной и разглядывает себя в зеркале. Нельзя сказать, что зрелище его огорчает, что бы там ни говорилось о возрасте.

— Время течет, — замечает Полина. — Мне казалось, это твоя специальность. История.

— Я бы предпочел, чтобы она не затрагивала меня лично. Тридцать шесть — значит, уже и сороковник не за горами. А к сорока я должен получить кафедру.

— Не должен. Хочешь. Разные вещи.

— Ах, солнышко, до чего же ты любишь во всем точность. Кое-кто назвал бы это педантизмом. И все равно я тебя обожаю. Кстати, я пригласил на день рождения еще нескольких человек.