Интеграция и идентичность. Россия как "новый Запад" - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Тренин cтр.№ 57

Линия Примакова отличалась одновременно реализмом (в смысле Realpolitik), оптимизмом (не всегда оправданным, по мнению некоторых наблюдателей) и консерватизмом. Решительный отказ от изоляционизма, не говоря уже о реваншизме и конфронтации с Западом был, безусловно, свидетельством первого. Примаков подверг ревизии козыревское наследие (т. е. «раннего» Козырева), но не выплеснул с водой ребенка – общий курс на открытость внешнему миру и сотрудничество с Западом. Примаков, однако, оказался чрезмерно оптимистичен в том, что касалось отношений России со странами СНГ, возможностей посредничества между США и «внесистемными» игроками, а также перспектив взаимодействия России с ведущими азиатскими державами для восстановления глобального равновесия.

С именем Евгения Примакова связана концепция многополярного (или многополюсного) мира. Эта концепция – прямое отрицание идеи присоединения – сразу же стала популярной, поскольку отражала мировоззрение подавляющего большинства политической элиты страны. С точки зрения этого большинства, не столь важно, что «поддержание баланса» предполагало постоянные «пробы сил», что равноудаленность и связанное с ней «многообразие выбора» на деле оказывались иллюзией, что, по меткому замечанию профессора Алексея Богатурова, «замена зависимости России от (передового, насытившегося и не угрожающего потерей территорий) Запада на зависимость от (относительно отстающего и склонного к «мирной колонизации» русских земель в Приамурье и Приморье) Китая»33 таила прямую угрозу для страны. Главным было не дать США закрепиться в качестве «единственной сверхдержавы». Концепция многополярного мира на деле являлась стратегией политической борьбы против американской гегемонии34.

По горькой иронии истории, надежды, которые многие представители российских элит связывали с «многополярностью», оказались развеянными как раз в период недолгого премьерства Евгения Примакова. Он стал главой правительства осенью 1998 г. в условиях тяжелейшего финансового кризиса, продемонстрировавшего зависимость российской экономики от глобальных тенденций. Примаков был отправлен в отставку весной 1999 г. в ходе острейшего международного кризиса (хотя и не в связи с ним), когда НАТО – несмотря на протесты Москвы и в обход Совета Безопасности ООН – впервые в своей истории начало широкомасштабную военную операцию в Европе. Дипломатическим ответом на это стала «петля Примакова» – разворот самолета премьер-министра над Атлантикой, отказ от визита в США. Осенью того же года Россия впервые оказалась в настоящей международной изоляции, когда ее действия в Чечне были подвергнуты резкой критике на саммите Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в Стамбуле. Вскоре после этого и за несколько недель до своего ухода в отставку Ельцин в отместку публично предупредил Клинтона о необходимости «не забывать ни на минуту» о наличии у России ядерного оружия. Символизм этого заявления усиливался тем, что оно было сделано во время пребывания российского президента в Пекине. Финансово-экономический дефолт России дополнился «дефолтом» международно-политическим.

К этому времени в США и на Западе в целом «усталость от России», появившаяся еще в середине 1990-х годов35, стала главенствующей тенденцией. Администрации Клинтона, отчасти путем имитации равноправного партнерства с Россией, для которого в действительности отсутствовали основания, удалось удержать Кремль в целом на рельсах сотрудничества с Западом; регулярно смягчать негативную реакцию России на те или иные действия Вашингтона, ущемлявшие российские интересы или, чаще, самолюбие Москвы; добиваться от России реальных уступок (например, в вопросе о выводе войск из Балтии и т. п.)36. Однако более амбициозные цели – превратить Россию в рыночную демократию и лояльного союзника США – не были достигнуты. Впервые после краха коммунизма и распада СССР в Америке заговорили о том, что США и Россия представляют собой совершенно разные цивилизации. Усилия администрации Клинтона по оказанию помощи российским реформам были признаны неэффективными не только критиками Белого дома, которые обвинили американского президента в том, что он «потерял Россию», но и самими архитекторами этой политики. Начиная с осени 1998 г. Вашингтон заговорил о необходимости «стратегического терпения» и стал на практике дистанцироваться от России.

НЕУДАЧА «МНОГОПОЛЯРНОЙ СТРАТЕГИИ» поставила внешнеполитическую элиту России перед новым выбором: ухода в глухую изоляцию от Запада, фактически за пределы системы, или проведения сугубо прагматического курса – на манер китайского. О возврате к «политике присоединения» речь, конечно, уже не шла.

Был избран второй путь, фактически средний между изоляцией и интеграцией37. Администрация президента Путина с самого начала объявила о приоритете внутренних экономических проблем и оставалась приверженной этому курсу. В начале первого президентского срока была поставлена цель догнать по уровню ВВП на душу населения Португалию – наименее развитую страну из группы развитых государств, т. е. фактически присоединиться к группе лидеров. В начале второго срока – сформулирована задача удвоения ВВП за десять лет. Внешняя политика стала рассматриваться не как средство совершенствования международной системы или ее балансирования, а как ресурс для модернизации страны. Преобладание США в этой системе само по себе перестало считаться угрозой для безопасности России. После 11 сентября 2001 г. Путин не столько «бросился в объятья США» (да и объятья никто ему не раскрывал), сколько обошел пресловутый камень преткновения, о который спотыкались другие. Он отказался от свойственной большинству политической элиты России «зацикленности» на американской военно-политической мощи.

11 сентября 2001 г. стало не столько поворотным пунктом, сколько конкретным испытанием, тестом для Кремля. Фактически Путин был поставлен перед выбором: реагировать на военное присутствие США на территории бывших среднеазиатских республик СССР или стерпеть, в перспективе сведя к минимуму последствия этого присутствия, и войти в состав создававшейся Вашингтоном международной антитеррористической коалиции. Первый вариант действий (который прямо вытекал из утвержденной в 2000 г. «Военной доктрины Российской Федерации» и в поддержку которого высказался ближайший сподвижник Путина Сергей Иванов) был заведомо проигрышным и однозначно толкал Москву, как минимум, к изоляции – причем не только от США, но и от Запада в целом, а также от большинства стран СНГ. Второй вариант означал фактическое признание Москвой американского лидерства и давал некоторую надежду на вознаграждение России за содействие со стороны лидера.

Был, впрочем, и третий путь – отойти в сторону и не мешать США совершать ожидавшиеся ошибки. Не только изоляционисты, но и некоторые сторонники сотрудничества с Западом в Москве полагали, что США перенапрягутся в Афганистане и вынуждены будут обратиться к партнерам (в том числе к России) за помощью. Такие расчеты существовали со времен миротворческой операции НАТО в Боснии и Герцеговине. В 1999 г. возникла надежда, что США и НАТО, разуверившись в эффективности воздушной войны, будут вынуждены начать наземное вторжение в Югославию, которое станет для них «вторым Вьетнамом» (Виктор Черномырдин, успех миссии которого лишил изоляционистов такой перспективы, стал предметом жгучей ненависти с их стороны). В 2001 г., однако, не только ангажированные политики, но и многие военные и гражданские специалисты ожидали, что США увязнут в Афганистане, как СССР в 1980-е годы. Начиная с 2003 г. надежды антиамерикански настроенных кругов на «второй Вьетнам» связываются уже с Ираком. Разочарование весны 2003 г. сменилось всплеском надежд весной 2004 г. Озабоченные лишь тем, чтобы США «стало плохо», изоляционисты и не пытаются ответить на вопрос о том, каким образом поражение США могло бы улучшить положение России: достаточно поражения (или хотя бы ослабления) США как такового.