Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Полторанин cтр.№ 57

А вместо решения насущных проблем и эффективных действий за сохранение остатков Союза Силаев втягивал нас в организацию каких-то суррогатов экономических образований. Сам занимался Делом активно, затем направил в Алма-Ату своего посланника, и тот от имени России подписал документы о создании межгосударственного экономического сообщества. Можно было только аплодировать этому, если бы документы предусматривали механизмы сохранения прежних экономических связей и развития их.

Но никаких обязательств перед Россией республики на себя не брали, даже оставляли за собой право вводить ограничения на вывоз продуктов питания для РСФСР. А вот Россия должна была обеспечивать всех энергоресурсами — нефтью, прежде всего. И по каким ценам? Нет, не по мировым, а по тем, за которые проголосовало бы большинство из девяти республик. Собрались бы, скажем, Украина, Таджикистан, Киргизия, Белоруссия, Узбекистан и решили, что быть цене российской нефти за баррель — 5 долларов. И мы обязаны были приставить руку к козырьку. Такая незатейливая попытка просунуть к нашим недрам кого-то через форточку.

Вот тут я не выдержал. На заседании правительства мы дезавуировали подпись силаевского посланника. И я предложил отправить Ивана Степановича в отставку с поста предсовмина России — пусть он сосредоточится на работе в привычной для себя горбачевской команде. Министры меня поддержали. Выступая на заседании правительства, я, естественно, припомнил и дезертирство премьера, и кое-что еще. По совокупности.

Какая же это травля! Это рабочий момент нормальной политической жизни, когда начальника не прилизывают подхалимажем, а требуют от него выполнения служебного долга. Со временем российская власть отвыкла от деловых отношений и сейчас на подобный шаг министра приученный к раболепию подчиненных даже захудалый премьер отреагировал бы вызовом санитаров из «Кащенко».

9

Как и следовало ожидать, среди первых крупных решений Ельцина после путча была политическая казнь КПСС. Партия скомпрометировала себя связью с разгромленными мятежниками и находилась в полуобморочном состоянии. Теперь ее можно было брать голыми руками. Будут знать коммунисты, как восставать против своих вождей и учить их любви к Родине. Родина для вождей — это то, что оттягивает карман. Все остальное — плебейский патриотизм.

Действо решили провести публично. С этой целью 23 августа Михаил Сергеевич приехал даже в Белый дом на заседание Верховного совета РСФСР. Я сидел в первом ряду напротив трибуны, когда Борис Николаевич зачитал указ о приостановке деятельности партии (в ноябре он запретит ее окончательно). Он поднял над трибуной ручку, чтобы подписать этот указ. Надолго и картинно задержал ее в воздухе, поглядывая на Горбачева. Тот встал с места, изобразил порыв протеста и притворно сказал:

— Не надо, Борис Николаевич.

— Надо! — громко произнес Ельцин. Нож гильотины упал. Борис Николаевич повел Михаила Сергеевича к себе в кабинет.

Тут же Горбачев отказался от поста генсека ЦК КПСС, призвал ЦК объявить о самороспуске, а всем коммунистам посоветовал разбежаться и создавать новые партии. Удивленная таким крутым поворотом, телекомпания Би-би-си спросила Михаила Сергеевича: как же так, еще вчера он обещал реформировать партию, а сегодня принял участие в ее разгроме.

— Я еще не имел информации о том, какую позицию заняли руководство партии и партийные комитеты, — ответил Михаил Сергеевич. — Потом в мое распоряжение поступила информация.

Лукавил экс-генсек. Он лучше других знал настроения в партийных низах, готовые перейти критическую массу. И, как я уже говорил, боялся этого до смерти. А позицию руководства, подтвержденную документально, преподнесла на блюдечке спецоперация с ГКЧП.

Через несколько дней я дал интервью одной из российских газет. И в нем изложил свой взгляд на августовский путч. Сказал по простоте душевной, что это сценарий Михаила Сергеевича, который хотел использовать ГКЧП для достижения определенных политических целей. Часть из них упомянута в этой главе.

Вдень выхода интервью у меня в кабинете раздался телефонный звонок. Металлический голос операторши спецкоммутатора предупредил:

— С вами будет говорить президент Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачев.

Сначала тишина, щелчок в трубке, потом:

— Михаил, это Горбачев. Я прочитал твое интервью, это не так, — ни привычное «здравствуй!», ни «привет!» — это не так, — повторил Михаил Сергеевич, — Верь мне!

И положил трубку. В его голосе было столько тревоги, перемешанной с испугом, что стало даже не по себе. И это, похожее на мольбу: «Верь мне!», обращенное к человеку, который не стоил по политическому весу и ногтя авторитета Президента СССР, тоже о многом сказало. Тогда раны общества от ГКЧП еще кровоточили, и Михаил Сергеевич опасался любой правды. Она могла опрокинуть его. А я взял и приоткрыл сдуру уголок этой правды. И не поверил его признанию, поскольку верил документам и всему увиденному своими глазами.

Вспоминая эту историю, я и не думал придавать ей значение реквиема по КПСС. Не в эмоциях дело. Любая партия, сколоченная по вождистскому, фюрерскому принципу — будь то КПСС, «Яблоко» или «Единая Россия» — обречена на саморазрушение, на бесславную смерть. Вне зависимости от идеологии.

Беда, когда такая партия приходит к власти, господствует монопольно долгое время — она и общество корежит по своему принципу, создавая тоталитарное государство. Это КПСС с ее лидерами — пыталась не выпускать нашу страну последние десятилетия из клетки большевистского догматизма и спровоцировала агрессию центробежных сил.

Дело в другом. Когда низы партии покорно плелись за своими вождями, Горбачева сотоварищи это удовлетворяло. Но как только многомиллионная армия рядовых коммунистов заартачилась, и возникла угроза осуществлению планов Бнай Брита, тогда и был вынесен партии приговор. Вот так получается, сколько бы ни говорил экс-генсек, что «это не так!». И не осталось организованной силы, способной остановить крушение государства.

А Ельцин? Борис Николаевич сполна удовлетворил чувство мести за унижение от партии на пленумах ЦК и Москвы. Это чувство свербило все годы. Он успел подзабыть, как сам был красной партийной гусеницей, у него отрасли крылья для самостоятельного полета, а чувство обиды не проходило. Теперь он в полном расчете со всей стаей партийных функционеров и Горбачева выдернул из этой стаи. Михаил Сергеевич остался один-одинешенек: без партии, без поддержки народа и по сути без страны. Он стал приживальщиком в России, где уже был свой хозяин — крутой и сумасбродный.

Ельцин сразу же перебрался в Кремль (мечта всей его жизни), и они с Михаилом Сергеевичем появлялись на публике подчеркнуто вместе, как Шерочка с Машерочкой. Вместе решали вопросы, даже те, что являлись прерогативой Президента СССР. Причем мнение Бориса Николаевича было часто решающим.

Позвонил он мне как-то и сказал:

— Я звоню от Михаила Сергеевича. Мы с ним решаем кадровые вопросы. Кого вы хотите поставить вместо себя председателем телекомпании «Останкино»?