Сталин. Битва за хлеб. Книга 2. Технология невозможного - читать онлайн книгу. Автор: Елена Прудникова cтр.№ 133

Но дело даже не в этом. Для настоящего «трудовика» чужие льготы — не повод для обиды. Он скорее гордится тем, что ему эти льготы не нужны, для него сумма налога — не повод для жалоб, а мерило преуспевания. Как тот же Смагин или другой крестьянин, который, серьезно задетый письмом Соколова, с гордостью пишет, как выбивался из нищеты:

«Нет, гр-н Соколов, извини. За пазухой у Советской власти не сижу. Она мне действительно, когда я поднимался, помогала. А теперь я тоже налог плачу и, пожалуй, немаленький, а 50 руб. за то, что имею землю и сад в 1 десятину».

А для Соколова бедняцкие льготы — нож острый, и уж явно не потому, что на чужие копейки обзавидовался. Эти льготы подрывают основы его влияния и тем самым умаляют его самого. Большевики и кулаки боролись за власть над селом с самого начала. Советская власть формально победила, но пока крестьяне экономически зависели от кулака, он, явно или неявно, все равно был хозяином. Поэтому болезненнее всего он воспринимал не оскорбительные «наезды» — они даже льстили иной раз, — а то, что правительство выводило крестьян из-под его власти. Это еще семечки, а вот когда всё пойдёт по-настоящему, когда начнутся колхозы…

Вот ещё одно анонимное письмо:

«Говорят мужик то сер, да ошибаются, не черт ум то съел. Лопнет терпение кому заедет нож в спину это скрыто, хотя десять лет лямку тянули…»

Интересно, какую лямку тянул автор этого письма «десять лет», то есть с 1918 года? И кем он был до тех пор, ежели тогда лямки не тянул?

Как неожиданно выяснилось, в Сибири слово «кулак» имело кроме обычного еще и особое значение, связанное со столыпинским переселением. Узнала я это из письма, присланного одним из моих интернет-собеседников по форуму о. Андрея Кураева под пиком «Сергей из Хабаровска» (имен он просил не называть). Он прислал мне записанный по памяти рассказ своей бабушки о доколхозной деревне. Девочкой приехала она в Приамурье в числе столыпинских переселенцев, натерпелась и навидалась всякого. Говорила потом: «А что рассказывать? Бедовали, голодовали да работали на кулаков за просто так, вот и вся жизнь».

Рассказ крестьянки Варвары в передаче её внука Сергея

Итак, её отец в начале века перебрался из Белоруссии в Казахстан, но там ему не поправилось. Во время столыпинской реформы он «соблазнился и уехал в Амурскую область. Потом, знать, не раз жалел, но возвращаться было просто не на что. Денег на новом месте не было не то что на конфеты для детей, но даже на мыло. Мылись едучим зольным щёлоком.

Во-первых, земли дали не так уж много, да и ту — с кочками да кустарником („с кустом“). Во-вторых, там оказалось — не столько в тесноте, сколько в противоречиях— сразу несколько русскоязычных племён. Иначе и не скажешь, если становиться на ту сетку координат, которая выстраивалась в бабушкиных воспоминаниях.

Самым молодым и бесправным из племен были „мужики“, иначе говоря — „новотОры“ (вновь приехавшие). Было еще одно назваиьице: нахалюги. Даже слобода, в которой они селились, называлась Нахаловка.

Самым старым племенем были „гурАны“ (сами тоже вчерашние крестьяне — хотя если кто из них это помнил, то старался, наверное, вслух не говорить). Их, собственно говоря, в близком соседстве не бывало, только наезжали. Были они весьма самоуверенны и „умели себя сразу поставить“. Бабушка их почему-то не считала русскими. Далее, помню, полагала, что слово „гуран“ — это не когда хотят сказать „казак“, а когда не хотят вслух говорить „мерзавец“. Ну да, изъяснялись по-русски. На испорченном русском языке с уймой совершенно непонятных заимствованных слов. Но это были „гураны“, а не „свои“. Разграничение, можem быть, и неофициальное, однако очень строгое и ни у кого никаких вопросов не вызывавшее. Сие — задолго до революции, подчеркну После революции казаки еще раз себя показали., все с той же стороны, относясь к крестьянам не то что не как к единокровным, а далее не как к людям вообще: так называемая „семеиовхцина“…

Средним по времени появления на Амуре русскоязычным племенем, еще более враждебным для мужиков, было „кулачьё“. Я пытался объяснять бабушке: кулаки были толсе из крестьян, только побогаче. Она спорила: „Ну где ж! Мужик — одно дело, кулак — совсем другое!“ И по ее рассказам выходило: впрямь совсем другое. Которое являлось врагом номер один для „мужиков“. Разозлив одного кулака, „мужик“ автоматически становился врагом для всего кулачья в округе — которого было, надо сказать, немало. У нас на Дальнем Востоке, имея землю, не стать богатым в течение десятка лет — это надо быть врожденным клиническим идиотом! Все апаролсилы были богаты. А богатый мужик… еще когда сказал на другом краю Евразии поэт-рыцарь Бертран де Бори, кое-что видя, а кое-что (может быть, далее Вандейский бунт во время Французской буржуазной революции) предвидя: „Нрав свиньи мужик имеет, беден — глаз поднять не смеет, если лее разбогатеет, то безумствовать начнет…“ И тогда уж бедному крестьянину бывало впрямь некуда податься от них, отожравшихся, — „разве что в могилу“. У кого ещё взять лошадь внаём для пахоты? Только у кулака. Он приехал раньше, чуть ли не во времена Муравьева-Амурского, и успел „обжиться“, эксплуатируя пришлых батраков — маньчлеуров и китайцев, которые соглашались на любую плату, лишь бы она, эта плата, вообще была. У кулака все имелось, а у новоторов не имелось ничего, кроме кое-каких пожитков…

Столыпинские выплаты „на обзаведение“? Ну-ну… Я спрашивал об этом у бабушки. Она долго не могла понять, что я имею в виду, а потом рассердилась: „Ага! Откуда ж было нам денег взять, чтобы столько заплатить? Только у кулаков столько было, да они и так жили, без всяких ссуд!“ Местные власти, от которых всецело зависело вспомоществование (или НЕвспомоществование), судя по всему, были мироеды не хуже кулаков. Чтобы что-то получить, надо было заплатить. Если ты ни на что не претендовал — тоже надо было заплатить, но уже чуток поменьше…

О том, как бабушка с братом работала у кулаков, она вспоминать не любила. Отрабатывали лошадей, взятых внаем семьей. Бабушка пряла и ткала, еле доставая до здоровенных кросен, брат пастушил. Следующей весной, когда подросли, еще и пахали кулацкую землю на кулацких же лошадях. Бабушка водила упряжку, брат пахал. Как-то раз не так повела, получился на пахоте пропуск, и брат тут же избил бабушку кнутом. Потому что знал: ему за этот пропуск досталось бы еще сильнее. Таким жe кнутом.

Драться кнутами — это была местная кулацкая страсть. У казаков переняли. Руками тоже махали с большим успехом. Руки у кулаков были, по бабушкиным же воспоминаниям, розовые и пухлые, „как надутые мячики“. От неустанных полевых трудов, надо полагать. У попа тоже были пухлые ручки. Но о батюшке у бабушки — хорошие воспоминания, хотя он тоже жил „хОрОшО“, имея трёх лошадей, сколько-то коров и неисчислимое овечье стадо. Это был „батюшка, святой отец“, который накрывал детские головки „своим фартуком“ и тихо спрашивал: „В чём грешен?“ У попа не исходил изо рта, как у кулаков, постоянный поток словесного дерьма — по поводу и без повода.

Страх, который остался у бабушки после контактов с кулачьем, сравним только со страхом перед беглыми с „колесУхи“ (строившейся тогда шоссейной дороги в современной Еврейской автономной области), за ради которых детям запрещалось в тёмное время выходить из избы. По ее представлениям, беглые каторжники были что-то вроде сказочных упырей, духов тьмы, которые — оглянуться не успеешь — уволокут тебя в свое логово, в тайгу, и там съедят. Так я отложил себе на будущее еще одну полезную истину: каторгу при царе отбывали не только большевики — страдальцы за народное счастье. Ой, не только!.. Кулаки, по её мнению, — тоже что-то вроде упырей-людоедов, которые питаются человеческой кровью. А я-то все пытался вразумлять ее: мол, если ты в детстве нарвалась на каких-то отдельно взятых „уродов рода человеческого“, то это не значит, что все богатые крестьяне, раньше вас приехавшие на Амур и успевшие обжиться, были патологическими сволочами! Недавно знакомый по работе рассказал о кулацкой „фамЕлии“ Поздеевых, которые во время Гражданской войны собрали и вооружили на кровные крестьянские копеечки, тяжким трудом нажитые, громадную банду. Перед белыми, особенно перед казаками атамана Семенова, еще делались какие-то натужно-вынужденные реверансы. А с красными не церемонились. И уж тем более не церемонились с „мужиками“, которые остались безо всякой защиты, с тех пор как в Амурской области пала Советская власть. Белые, впрочем, тоже не рассусоливали. Страшное воспоминание времен Гражданской войны — пьяная орава в папахах и желтых казацких погонах, которая выгребла у них (которые уже сумели купить лошадей и сами начинали жить „хОрОшО“) всё зерно. Родителей как раз не было дома. Брат пытался возмутиться. Его избили шомполами. Но это другая тема. Вернемся к кулакам как таковым — наглой и хорошо организованной человеческой дряни.