За что и с кем мы воевали - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Нарочницкая cтр.№ 3

В это время прозорливые уже понимали подоплеку мировых процессов и чувствовали, что после Великой Отечественной воины Запад боролся уже не с коммунизмом, который остался лишь инструментом соблазна для постколониального мира, а с геополитически преемственным ареалом исторического государства Российского. Это обрекало все заграничные русские структуры с политическими целями вольно или невольно оказаться под колпаком западных спецслужб. Как бы искренни ни были их члены, эти организации и их деятельность против СССР не только не могли способствовать «освобождению» России от «большевизма», но, став инструментом могущественных антирусских сил, лишь помогали обрушить ее с трудом устоявший каркас.

Однако тезис, что не русский народ, а лишь «большевики» и подневольные сражались с фашизмом за мировое господство, продолжал внедряться в сознание в течение десятилетий, чему служит и проникшая в посткоммунистическую Россию пропаганда НТС. В такой интерпретации «ярость благородная» обессмыслена, а война перестает быть опорной точкой национального сознания, ибо у русских в XX веке вместо национальной истории остается лишь погоня за ложными идеалами. Однако, сами стратеги западной политики хладнокровно оценили, что война стала Отечественной, изменила сознание в коммунистической России и воссоединит в душах людей, а, значит, потенциально, и в государственном будущем разорванную, казалось навеки, нить русской и советской истории.

При исследовании процессов в общественном сознании нельзя обойти тот факт, что в голд Отечественной войны в КПСС вступила огромная масса людей, по своему происхождению и сознанию (крестьяне) отличавшаяся от ранних большевиков, замышлявших мировую революцию в женевских кафе, для которых Россия была «вязанка хвороста» в великом пожаре планетарных классовых битв.

Второе «советско-партийное» поколение значительно выхолостило ортодоксально-марксистские основы воззрений на отечественную историю и развитие мира, ибо связало с коммунистическими клише собственный традиционализм. Они инстинктивно искали совмещения с марксизмом естественного побуждения человека созидать на своей Земле, а не разрушать ее во имя всемирных революционно- прогрессистских абстракций. Строительство «коммунизма» парадоксально стало «продолжением» русской истории, что вызвало бы (доживи они) ярость Ленина и Троцкого.

Этому второму советско-партийному поколению менее всего за весь XX век было свойственно «западничество» в какой-либо форме. Благодаря этому военному поколению, вдохновленному духом мая 1945-го, был смешен акцент с «внутренней классовой борьбы» на единственно возможный тогда (вместо русского) «советский» патриотизм. Именно это, в сочетании с осязаемыми итогами Великой Победы, не устраивало Запад.

Западу было чего опасаться. Российское наследие было препарировано и инкорпорировано в советскую государственную доктрину, уже сильно отличавшуюся от замыслов пламенных революционеров ленинско-бухаринско-троцкистского типа. Многие работы основоположников были заперты за толстыми стенами ИМЭЛа. Третий Интернационал в итоге оказался в гостинице «Центральная» под домашним арестом, в КПСС наметилось негласное противоборство национально-державной и космополитической линий, за которым пристально следили спецслужбы США, а также внутренние носители антирусского начала. (Красноречивым свидетельством бдительного и весьма профессионачьно организованного отслеживания ростков русской мысли и духа и малейших колебаний партийной идеологии служит «аналитическая сводка» о состоянии современного русского самосознания и о так называемой «русской новой правой».) [1]

Как ни малы и объективно ограничены ни были эти колебания в рамках господствовавшей идеологии, одна лишь возможность выживания не то что ростков — семян русского самосознания — таила страшную опасность для антирусского проекта XX века. Его творцы чувствовали себя спокойно лишь при полном вытравливании этих семян.

Сколько бы русские ни спорили о войне, суждения и деятельность титанов западноевропейской политики — Черчилля, де Голля и других, вся западная стратегия и, наконец, обширная зарубежная литература по международным отношениям свидетельствуют: после мая 1945 года Советский Союз в западном мире рассматривался как «опасная», а сочувствующими силами мира — как обнадеживающая геополитическая предпосылка к потенциальному восстановлению России.

В общественном сознании противостояние Запада и СССР после войны намеренно было сведено исключительно к демагогии о борьбе коммунизма и демократии. Это было нужно для того, чтобы потом обосновать правомерность замены итогов Второй Мировой Войны, которую СССР выиграл, на итоги «холодной войны», которую СССР проиграл, причем проиграл в роли носителя коммунистической идеи.

Идея и носитель были повержены с афишируемым треском. Теперь задумаемся: ведь это ликование на Западе странно не соответствовало абсолютной безвредности идеи коммунизма для Запада в силу ее уже полной непривлекательности в конце XX века. Празднование «одоления империи зла» связано с тем, что под видом коммунизма, казалось, удалось еще раз похоронить в зародыше потенциальную возможность исторического возрождения России. Для Запада и внутренних постсоветских либератов-западников надо было сделать так, чтобы под флагом прощания с тоталитаризмом вышвырнуть отеческие гробы вовсе не советской, а многовековой русской истории.

Когда Россия выходила из-за железного занавеса, весь мир не без корыстного интереса ждал, что же скажет страна Достоевского на вызовы XXI столетия, сумеет ли она с национальным достоинством переосмыслить свою историю, с чем пойдет в будущее. Вместо формулирования национальных идеалов за пределами материального, вместо подлинного исторического проекта постсоветские идейные гуру перестройки прорыдали: «Рынок, PEPSI» и всю свою энергию обрушили на обличение собственной истории.

Приходится сделать вывод, что не только марксизм-ленинизм в 1914–1918, но и диссидентство сыграло в жизни Отечества зловещую роль. Как и любое протестное движение, диссидентство было питаемо реальными противоречиями, бедами и грехами государственной жизни. Но, как и ортодоксальный марксизм первых большевиков, диссидентство, за исключением небольшого национального отряда, сразу распознанного и преданного остальными, было формой отторжения русского исторического и духовного опыта. Поэтому оно оказалось инструментом разрушения государства и мировой политики. Постсоветские либералы, выпестованные в демократической платформе КПСС, диссиденты, шестидесятники подобно первым большевикам полностью утратили связь с чем-либо национальным вообще. Мнимые борцы с коммунизмом, они боролись не с антирусским революционным замыслом о России, а с собственной государственностью.

Растеряв свои положительные идеалы, мы на время остались только с чувством неуважения к своему прошлому, со знанием лишь того, чего уже не хотели в будущем, во что уже больше не верили. И нация, упоенно развенчивавшая грехи государства в эпоху безвременья и смятения личного и национального самосознания, позволила распять свое Отечество.