Великий Макиавелли. Темный гений власти. "Цель оправдывает средства"? - читать онлайн книгу. Автор: Борис Тененбаум cтр.№ 48

Ну, для начала – венецианцы полагались на солдат-профессионалов, а не на солдат-ополченцев. Кондотьеров нанимали не оптом, а в мелкую розницу, продвижение по службе сделали зависимым oт Cовета Венеции, а не от командования, назначали гражданских «комиссаров» из числа венецианского нобилитета, которые с течением времени набирались и командного опыта, и, наконец, наилучших, наиболее способных командиров своих наемных войск инкорпорировали в ряды своей знати, часто путем браков.

История мавра Отелло, который на венецианской службе в числе прочих наград получил руку благородной девицы, не так уж сказочна, как может показаться.

Короче говоря, в течение долгого времени проводилась продуманная политика построения вооруженных сил, которые были и профессионально компетентны, и вполне лояльны к Светлейшей Республике Святого Марка. Ее кондотьеры с поля боя, как правило, не бежали – хотя случались и исключения, как мы уже знаем...

Элита Флоренции не делала ничего подобного. От дел специфически военных флорентийские патриции норовили держаться подальше, услуги наемных войск приобретали оптом, в силу сложившейся традиции полагались не на себя, а на своих воинственных союзников, а когда огромными усилиями некий сверхактивный секретарь Второй Канцелярии по имени Никколо Макиавелли пробил-таки через Синьорию идею создания собственных вооруженных сил для Республики, на его плечи с радостью спихнули все хлопоты по устройству этого учреждения.

То, что книжник-гуманист увлекся идеями, почерпнутыми из Тита Ливия, – это понятно. Непонятно, почему отцы города позволили ему устроить «дешевую армию» – без артиллерии, без ядра профессионалов, без офицеров, умелых в своем деле и при этом преданных Флоренции?

Почему они слепо положились на то, что ополченцы почему-то окажутся грозным войском? Ведь их никогда не собирали отрядами больше трех сотен человек, и то один раз в месяц, никогда не использовали ни в каких боевых действиях, кроме поджогов полей вокруг Пизы – почему же вдруг все это неопробованное в деле сооружение окажется чем-то действенным?

Как-никак члены Синьории были опытными купцами и тертыми банкирами, прекрасными мастерами и специалистами по производству чего угодно, от сукна и до произведений искусства.

Почему они не проверили предложенную им концепцию на практике?

Никколо Макиавелли в принципе придумал прекрасную вещь – примерно такую же, как «летательные машины» Леонардо, для которых еще не изобрели моторов. То же самое случилось и с любимым проектом Никколо. Если бы к его идее добавить истинное воодушевление свободных граждан (которого во Флоренции не было и в помине) да некое ядро опытных военных-профессионалов, да хоть сколько-нибудь приемлемый уровень профессионализма, – который в его возлюбленной «народной милиции» был на нуле, – все обернулось бы по-другому.

Народное ополчение покажет свою силу в эпоху Великой Французской Революции, и потом, в пору уже наполеоновских войн – только не в 1512-м, а лет эдак через 300, скажем, в 1812-м [1].

Макиавелли не повезло – он слишком обогнал свой век.

Если Никколо Макиавелли можно извинить за его нехватку практического опыта в военных делах, то гораздо труднее извинить его нехватку такта в вопросах политических – как-никак он был профессиональным дипломатом. О чем он думал, когда писал письмо, обращенное к кардиналу Джованни Медичи, сказать трудно. Почему, например, он не обратился к Джулиано, к его младшему брату, с которым был когда-то лично знаком? Но как бы то ни было, он обратился к Джованни, без всякого приглашения коснулся чувствительнейшего вопроса о конфискованных когда-то у Медичи имений и имущества, великодушно признал, что по закону они принадлежат семейству (как будто кто-то интерeсовался его мнением на эту тему), но дальше написал, в частности, следующее:

«Если вы их захватите, это вызовет к вам неиссякающую ненависть, ибо, потеряв ферму, человек чувствует больше горя, чем при потере отца или брата. Потому что всякий знает, что никакое изменение в политическом устройстве не вернет ему потерянного родственника, но вот потерянное имущество можно попытаться вернуть путем переворота» [2].

У него была какая-то несокрушимая уверенность в том, что честный совет будет принят столь же честно, без оглядки на обстоятельства – ну, скажем, на то, что совет главе нового режима был подан функционером павшего режима. Нужен дипломату такт или не нужен? Почему он полагает, что может обойтись одной только проницательностью?

Ответа Макиавелли не получил, намека, что называется, не понял – и написал второе письмо все по тому же адресу. В этом письме он пошел еще дальше – сообщил кардиналу, что его семья слишком долго была в изгнании, потеряла все свои былые контакты и верит теперь совершенно неправильным людям, «льстецам и подхалимам, которые пришли бы к согласию с тем или иным правительством, лишь бы достичь власти и влияния».

То есть мало того, что он наступил Джованни Медичи на все его любимые мозоли, эдак ненавязчиво напомнив ему, что в течение многих лет он не смел показаться в городе, в котором родился и вырос, но еще и тыкал ему в нос, как он слеп и как надо ему «открыть глаза на истинное положение вещей», а то вот льстецы и подхалимы, готовые поладить с кем угодно, лезут к нему в приближенные.

Казалось бы, совершенно то же самое можно сказать и об авторе письма, Никколо Макиавелли, но нет, гордый Никколо проводит резкую грань между прочими и им самим: они заботятся о себе, а он – о благе отечества.

Второе письмо постигла участь первого – на него не ответили. А 12 ноября 1512 года Никколо Макиавелли, все еще секретарь Второй Канцелярии Республики, был уволен со своего поста, со следующей формулировкой:

«Cassaverunt, privaverunt et totaliter amoverunt» – в приблизительном переводе: «уволен, лишен должности и полностью от нее удален».

С ним вместе, кстати, уволили и его друга, Бьяджо Буонакорсо. Интересно, что секретарь Первой Канцелярии, Марчелло Вирджило Адриани, свой пост сохранил. Но он занимался главным образом литературой, а не политикой – ну, и связи имел получше, чем бедный Никколо.

Увольнением дело не ограничилось. Синьория велела ему не покидать владений Флоренции в ожидании ревизии его деятельности и внести огромный для него заклад в 1000 флоринов как гарантию того, что смещенный секретарь, Никколо Макиавелли, не убежит. Подумав, ему на год запретили заходить во Дворец Синьории, то есть туда, где он проработал долгие 14 лет.

Делать было нечего – он внес заклад. Тысячи флоринов у него, понятное дело, не было, эта сумма превышала годовой доход с его владений примерно раз в десять. Из беды выручил друг, Франческо Веттори – он был несравненно богаче Никколо и внес необходимые деньги.

Никколо Макиавелли поселился у себя на ферме.

В одной из биографий Макиавелли ее автор, Маурицио Вироли, восклицает, что наказание не могло быть более жестоким, и продолжает: «...у [Макиавелли]отняли то, что ему было дорого больше всего на свете – он любил свою работу в правительстве – ее отняли, он любил путешествовать – ему запретили отлучаться из Флоренции, Дворец Синьории был ему истинным домом – и ему запретили входить в него...» [3].