Освенцим. Нацисты и "окончательное решение еврейского вопроса" - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Рис cтр.№ 70

Уже на следующий день после возвращения в лагерь, 9 мая, Хесс распорядился ускорить приготовления к прибытию венгерских евреев. Ходили слухи, что правление Либехеншеля было совершенно неэффективным и не отличалось свойственной СС «жесткостью», и Хесса переполняла решимость полностью изменить ситуацию. Только теперь закончили строительство железнодорожной ветки всего лишь в пару километров длиной, отходившей от основной магистрали, а значит, наконец-то можно было доставлять грузы в самое сердце Биркенау – к платформе, расположенной в ста метрах от крематориев-близнецов: второго и третьего. Хесс также велел немедленно отремонтировать топки крематория номер пять, а также – вырыть поблизости пять ям для сжигания трупов4. Из личного опыта, полученного в 1942 году, он знал, что собственно убийство евреев не будет представлять для него и его товарищей по СС никакой сложности. Однако проблемы у нацистов могли возникнуть в другом: как за один раз избавиться от сотен тысяч тел?

Тут стоит немного отвлечься и заметить, что Хесс всячески демонстрировал свою радость в связи с возвращением в Освенцим. Вообще, в конце 1943 года, после отъезда, он отказался рвать связи с лагерем, а его семья и дальше продолжала жить в доме коменданта на краю основного лагеря, пока Хесс работал в Берлине. Вероятно, он понимал, что немецкой семье намного безопаснее жить на юге Польши, чем в столице нацистской державы, подвергавшейся воздушным налетам союзников. Теперь он, засучив рукава, принялся за работу на новой, куда более важной должности. А значит, те, кто считал, что хуже работы, чем руководить Освенцимом, пожалуй, просто не существует, глубоко заблуждались – по крайней мере, в случае Хесса. Он не только отчаянно боролся за сохранение должности, пока его не сняли в ноябре 1943 года, но и с удовольствием вернулся на свое прежнее место работы полгода спустя. В мемуарах Хесса нет ни слова о его истинных чувствах в отношении возвращения в Освенцим, но можно предположить, по каким именно причинам он мог так радоваться шансу снова взять лагерь под свой контроль. Во-первых, вероятно, он относился к лагерю, как к своей собственности – в конце концов, Хесс был его комендантом с момента основания, – а во-вторых, он вполне мог осознавать, насколько богаты (по сравнению с остальными, конечно) венгерские евреи, и очень высока вероятность, что он планировал на их смертях нажиться. Но, возможно, была еще одна причина, более весомая, чем все указанные выше: операция обещала быть грандиозной, и Хесс, абсолютно уверенный в необходимости «окончательного решения еврейского вопроса», наверняка предвкушал ее.

Для большинства же евреев в Венгрии это событие стало началом кошмара. Заточение и отчаяние пришли на смену относительной безопасности и богатству. И произошло это здесь куда быстрее, чем в любой другой стране, в которой проводилась в жизнь нацистская политика «окончательного решения еврейского вопроса». В начале марта 1944 года Алиса Лок Кахана5 беззаботно жила вместе с семьей в городке Шарвар, рядом с австрийской границей. Они все радовались жизни. Дедушка владел крупной ковровой фабрикой, и семья была относительно зажиточной. Но вот пришли нацисты, и фабрика и дом уже через несколько недель оказались проданы какому-то человеку по фамилии Крюгер, проданы всего за один доллар. Немного погодя они, как и сотни тысяч других венгерских евреев, были вынуждены сесть в поезда, идущие в Освенцим. Когда Алису – а ей тогда было всего пятнадцать лет – вместе с сестрой Эдит, которая была на два года старше нее, и с остальными членами семьи гнали под конвоем к вокзалу, они прошли прямо мимо когда-то принадлежавшего им дома и увидели господина Крюгера – он сидел у окна. «Я была совершенно сбита с толку, – признается Алиса Лок Кахана. – Я тут же невольно вспомнила об исходе евреев из Египта. Но вот я увидела господина Крюгера: он сидел у окна и смотрел на нас – не сочувственно, а ликующе! – новый хозяин нашей фабрики, нашего дома. И в эту самую минуту наша собака подпрыгнула, узнала нас и разразилась громким лаем».

Когда они уже приближались к вокзалу, Алиса еще резче ощутила неожиданную, ужасную перемену, перевернувшую всю их жизнь. «С вокзалом у меня всегда были связаны прекрасные воспоминания, потому что у папы была торговая контора в Будапеште, и по понедельникам мы обязательно провожали его на вокзал, а по четвергам ходили встречать его, и он всегда привозил нам подарки». Но теперь это место, которое всегда ассоциировалось у нее с радостью, превратилось в нечто совершенно иное: «Мы увидели поезд для перевозки скота. Я сказала сестре: “Это какая-то ошибка. Они пригнали сюда поезд для скота, но ведь они не думают, что мы на нем поедем? Дедушка не станет сидеть на полу, в вагоне для коров!”» Но, разумеется, никакой ошибки не произошло. Они сели в поезд, за ними с грохотом захлопнули двери, и единственным источником света оказались редкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели между досками. В полумраке они смотрели, как дедушка пытается устроиться на багаже, а рядом с ним садится мама. Было очень жарко. Вскоре воздух в вагоне стал тошнотворным из-за запаха пота и экскрементов в ведре в углу, которым им приходилось пользоваться для отправления естественных надобностей. До Освенцима они добрались только через четыре дня.

«Когда мы приехали, – говорит Алиса, – я сказала Эдит, что ничего хуже этого вагона для скота уже не будет. Я не сомневалась, что они заставят нас работать, но детей будут кормить лучше, чем остальных». Когда они выгрузились из поезда и заполнили платформу внутри Биркенау, сестра велела Алисе отойти к детям: они обе были уверены, что с детьми нацисты станут обращаться лучше, чем со взрослыми. В конце концов, рассуждали девушки, нацисты ведь приехали из цивилизованной страны. И Алиса, слишком высокая для своих лет, подошла к детям, сгрудившимся вокруг матерей, – к той самой группе, которая, разумеется, по извращенной логике нацистов, должна была подвергнуться уничтожению в первую очередь. Доктор Менгеле, руководивший в тот день селекцией заключенных, заметил Алису и попытался угадать, кто она: высокий не по годам ребенок или очень юная мать? «Haben Sie Kinder? (У вас есть дети?)» – спросил ее Менгеле. Алиса, учившая немецкий язык в школе, ответила, что ей всего 15 лет. Тогда Менгеле велел ей перейти в другую шеренгу, где стояли взрослые и подростки, которых не отобрали для немедленного уничтожения. Вскоре после этого ее отвели в «сауну» в Биркенау, где ее вымыли, постригли налысо и вручили комплект сильно ношеной одежды, в которой могло поместиться три таких девушки, как она.

Алису распределили в женский лагерь Биркенау. Теперь она уже не знала, что с мамой, папой, дедушкой, сестрой. Отчаянно желая разузнать, что с ними, она принялась расспрашивать других женщин в блоке. Настойчиво допытывалась, где же остальные члены ее семьи, особенно Эдит. Наконец, к ней подошла капо и ударила ее по лицу. «Вопросы здесь задаю я! – гаркнула она. – А теперь сиди тихо!»

Но Алиса не собиралась подчиняться приказу. Она найдет сестру, чего бы ей это ни стоило. Она воспользовалась следующей же возможностью и возобновила расспросы утром, в четыре часа, когда всех разбудили для коллективного посещения уборной. Здесь, в полумраке, среди грязи и смрада открытой канализационной трубы, она расспрашивала всех, кого могла: не знают ли они, куда отвели приехавших последним поездом из Венгрии? Наконец, какая-то женщина сказала ей, что, возможно, они в соседнем бараке. Но Алиса по-прежнему не представляла себе, как сможет связаться с сестрой. Освенцим-Биркенау был разделен заборами на многочисленные зоны в лагере, и попасть из одной в другую было чрезвычайно трудно. Но еще одна заключенная сообщила Алисе, что по утрам одна и та же женщина разносит вонючий эрзац-кофе в оба лагеря. Если Алиса напишет записку, возможно, ей удастся уговорить эту женщину передать послание. Затем, если Эдит найдется, возможно, она добьется разрешения перейти в другой барак.