Освенцим. Нацисты и "окончательное решение еврейского вопроса" - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Рис cтр.№ 36

Отто Прессбургер не был одинок в своей вере в то, что воспоминания о прежних лишениях стало решающим фактором в выживании в лагере. Якоб Зильберштейн похожим образом описывает ситуацию в Лодзинском гетто. Многим немецким евреям трудно было вынести жизнь в гетто из-за того, что до этого они были в привилегированном положении, а он сам и его семья и до того жили в бедности, так что им особенно нечего было терять. Сильвия Весела наблюдала то же самое среди женщин из Словакии – богатых и из среднего класса. Даже в транзитном лагере в Словакии, еще до прибытия в Освенцим, благополучным было намного труднее приспосабливаться к тяжелым условиям, чем таким, как она, неимущим. И Павел Стенькин признавался, что ему, советскому военнопленному в Освенциме, суровое воспитание дало преимущество. Ребенком он никогда не чувствовал сытости – и особой заботы – и теперь этот опыт оказался для него полезным.

Эта форма «естественного отбора» в лагерях и гетто объясняет обеспокоенность Рейнхарда Гейдриха, высказанную им на Ванзейской конференции. Нацисты слишком верили в идею Дарвина о выживании достойнейших, чтобы позволить выжить евреям, сумевшим пройти через все ужасы принудительного труда. Нацистская расовая теория учила, что теперь они изолировали ту самую группу людей, которой им следует бояться больше всего. Эта фанатичное упорство, готовность стоять на смерть за свои извращенные убеждения, принципиально отличает нацистское «окончательное решение еврейского вопроса» от других видов геноцида. К примеру, от сталинской убийственной политики по отношению к национальным меньшинствам в Советском Союзе. Сталин мог подвергать гонениям целые нации, но советская система все же не стремилась уничтожить их полностью. Однако для осуществления цели нацистов нужно было тем или иным способом убрать с немецкой территории каждого отдельно взятого еврея. Когда после войны Отто Прессбургер вернулся в Биркенау, чтобы посетить места захоронений, он вспомнил тысячи людей, депортированных вместе с ним из Словакии в Освенцим, которые уже никогда не смогут никуда поехать. «Это ужасно. Я помню, как стоял [здесь] рядом с отцом. Большинство людей, работавших тут, были из моего города. Я всех их знал. Каждый день их становилось все меньше и меньше. Должно быть, они все еще покоятся где-то здесь. За три года из всех нас в живых осталось только четверо».

Весной и ранним летом тысячи евреев, в основном из Верхней Силезии и Словакии, отправились навстречу смерти в «Красный домик» и «Белый домик». По пути в газовые камеры офицеры СС вроде Герхарда Палича болтали с жертвами, расспрашивали, кто они по профессии, чем занимаются. Рудольф Хесс в своих мемуарах особо подчеркивал, как этот способ помогал успешно проводить весь процесс массовых убийств подобного масштаба в атмосфере полного спокойствия. Но могло случиться так, писал Хесс, что какой-то человек в колонне, приближаясь к газовым камерам, начинал говорить об удушении газом или смерти, и «сразу начиналась паника», что затрудняло убийство. По прибытии последующих партий евреев за теми, кто казался нацистам в этом смысле подозрительным, стали внимательно наблюдать. При первом признаке какой-либо попытки нарушить безмятежную атмосферу нацисты выводили таких людей из колонны, осторожно отводили в сторону, чтобы не видели остальные, и расстреливали из мелкокалиберных пистолетов, стрелявших достаточно тихо, чтобы стоящие рядом не услышали шума.

Невозможно представить себе страдания матерей, которые подозревали, что их ждет, когда шли на смерть с детьми, как выразился Хесс, словно «обремененные плодами фруктовые деревья в саду»38. Хесс записал, как однажды женщина прошептала ему: «Как у вас рука поднимается убивать невинных деток? У вас совсем нет сердца?» В другой раз он видел, как женщина пыталась выбросить своих детей из газовой камеры, когда закрывали двери, крича: «Пощадите хотя бы моих бедных малышей!» Хесса в некоторой степени эти душераздирающие зрелища приводили в смятение. Но не настолько, как он писал в своих мемуарах, что воспоминание о них нельзя было развеять стремительным галопом на лошади, или несколькими рюмками.

Концентрация массовых убийств в отдаленной части Биркенау означала, что повседневная жизнь в главном лагере Освенцима больше не нарушалась бойней. И в то время как жизнь заключенных там оставалась такой же тяжкой, как всегда, для офицеров СС лагерь стал местом, где после службы можно с комфортом расслабиться. Это наблюдал Тадеуш Рыбацкий39, арестованный гестапо по подозрению в участии в польском сопротивлении.

После нескольких месяцев в разных рабочих командах Рыбацкий наконец получил одно из самых желанных мест в главном лагере Освенцима – работу официанта в эсэсовской столовой. После прибытия женщин-надзирательниц, которые также были членами СС (весной 1942 года, параллельно с пополнением лагеря женщинами из Словакии), Тадеуш стал свидетелем нескольких буйных вечеринок. «Это была какая-то бандитская оргия, – говорит он, вспоминая одну особенно бурную ночь. – Все пели, пили, похлопывали друг друга по спине, спиртное лилось рекой. Я разносил бокалы с вином, и, когда подал одной эсэсовке вина, она потянула меня за руку: “Дорогой…” – и все уставились на меня. Ситуация для меня была очень опасной, я чуть не уронил бокалы, но, к счастью, какой-то эсэсовец закричал на нее: “Закрой рот, шлюха!” – и она ушла». Позже вечером он заметил, как другая эсэсовка подает недвусмысленные знаки ему и другим официантам. «Толстая пьяная тетка брела, покачиваясь, видимо, в туалет, и увидев нас, стоявших неподалеку, начала подавать нам жесты, намекающие на сексуальные отношения. Мы с каменными лицами шептали друг другу: “Что ей надо, этой суке?”».

Контраст между праздной жизнью эсэсовцев и невыносимым существованием заключенных не давал ему покоя: «Заключенные умирали от голода. Пребывание в лагере было медленным умиранием от голода, побоев и тяжелого труда. А у них [эсэсовцев] было все. На их оргиях присутствовала выпивка на любой вкус, даже французский коньяк, недостатка ни в чем не было. Все это выглядело так отвратительно – словно пир у дьявола. Вы не представляете себе, насколько это была чудовищная картина».

Тем не менее, Рыбацкий понимал, как ему повезло, что он попал официантом в столовую. Не только потому, что работал «под крышей», хотя это тоже было существенно, так как позволяло пережить зиму. Но еще и потому, что это выводило его на прямой контакт с единственной важной ценностью в лагере – пищей. Он и другие заключенные, работавшие официантами, воровали любую еду, какую только могли, и прятали ее на чердаке. Но это таило в себе риск. Однажды, когда несколько эсэсовцев стояли возле буфета рядом со столовой, Тадеуш и другие официанты услышали громкий шум. Они повернулись к столовой – и, по словам Тадеуша, у них «волосы встали дыбом». «Вдруг видим: с потолка свисают чьи-то ноги и нижняя часть туловища». Все сразу поняли, что стряслось. Один из официантов, пряча украденную еду на чердаке, не удержался и рухнул вниз: «Следовало очень осторожно ступать по балкам, иначе можно было провалиться». Ситуация грозила смертью им всем. Но, к счастью, стоявшие неподалеку эсэсовцы так громко хохотали и были такими пьяными, что не повернулись и не заглянули в помещение. Провалившийся вниз заключенный сумел подтянуться и влезть назад, а обломки тут же подмели. Но в потолке оставалась дыра. На следующее утро, придя на работу, официанты подкупили одного из эсэсовских охранников маслом и колбасой, чтобы вопрос о повреждении в потолке не поднимался. Через два дня дырку заделали.