«Послу фон Папену. Лично.
Совершенно секретно.
Предложение британского камердинера принять. Спецкурьер прибудет под вечер 30 октября. Ожидаю немедленного доклада по получении документов.
Риббентроп».
В три часа дня 30 октября, минута в минуту, в моем кабинете зазвонил телефон. Сердце мое остановилось, и я бросился к аппарату. Голос на другом конце провода звучал тихо и отдаленно:
– Говорит Пьер. Добрый день, месье. Получили ли вы мое письмо?
– Да.
– Я вас навещу сегодня вечером. До свидания.
Он повесил трубку. Я отчетливо слышал щелчок.
Моя секретарша смотрела на меня с удивлением. Ведь я буквально вырвал у нее из руки трубку телефона, прежде чем она успела ответить. В ее глазах читался молчаливый упрек. Впрочем, она догадалась, что дело идет о каких-то секретных вещах.
Я попросил посла принять меня. Через одну-две минуты его секретарша, фрейлейн Роза, позвонила мне и сообщила, что меня ждут. Так что я сразу же направился к послу.
– Ваше превосходительство, камердинер только что позвонил. Я встречаюсь с ним в десять часов вечера.
– Будьте внимательны, мой мальчик, чтобы с вами не сыграли злую шутку. Говоря откровенно, я не ожидаю ничего хорошего от всего этого. К тому же мы не можем допустить ни малейшего скандала. Конечно же я даю вам свое разрешение на встречу. Вам, однако, должно быть ясно: если что-нибудь произойдет, какой-нибудь скандал, например, вы не должны рассчитывать на мою помощь. В таком случае я, скорее всего, откажусь признать, что слышал о ваших делах. Ни при каких обстоятельствах вы не должны никому, буквально никому, говорить что-либо об этом деле. В общих чертах о данном мероприятии могут знать лишь те несколько человек, которые вам нужны.
– Я ломаю себе голову, ваше превосходительство, как лучше организовать и провести встречу и, в частности, в какой форме осуществить передачу денег. Думаю, их не следует отдавать, пока я не буду знать, что документы подлинные. А вообще-то я, как и вы, ваше превосходительство, мало чего ожидаю от этой затеи. Постараюсь провести встречу наилучшим образом, прекрасно осознавая, что вся ответственность лежит только на мне. К слову говоря, все же считаю, что было бы глупо отказаться от такого предложения: идет война. Кроме всего прочего, мы ведь не сами будем взламывать сейф англичан. Материал будет нам передан. Но кто знает: может быть, это всего только трюк.
– Все возможно, – произнес посол. – Честно говоря, я не слишком-то и опечалюсь, если эта история окажется блефом. Ну да ладно, вот деньги. Пересчитайте, пожалуйста.
Фон Папен достал из среднего ящика своего письменного стола толстую пачку банкнотов и подвинул ее ко мне. Стало быть, берлинский курьер прибыл вовремя. Купюры были различными – десяти-, двадцати– и пятидесятифунтовые банкноты, еще не бывшие в обращении, за редким исключением. Это обстоятельство показалось мне подозрительным.
Посол, видимо, догадался, о чем я подумал, и сказал:
– Купюры-то абсолютно новенькие.
Пожав плечами, я принялся пересчитывать деньги. Точно – двадцать тысяч фунтов. Всю кипу завернул в лицевой лист газеты «Ля републик», лежавшей на столе посла. Когда я стал уходить, фон Папен проводил меня до двери.
– Итак, постоянно думайте о том, чтобы не возникло никаких осложнений и трудностей ни для меня, ни для вас.
Пожелание было, конечно, отличным.
Зажав крепко под мышкой дорогой пакет, я отправился через сад посольства в свой кабинет. Там запер деньги в сейф.
Ближе к концу рабочего дня я попросил секретаршу зайти ко мне. Зная, что ее обижу (выбора у меня, к сожалению, не было), сказал:
– Будьте любезны передать мне второй ключ от сейфа. Он мне нужен.
Она посмотрела на меня с удивлением и спросила:
– Вы что же, более не доверяете мне?
– К доверию или недоверию это, моя дорогая, никакого отношения не имеет. Просто мне иногда будут нужны сразу оба ключа. Поверьте мне, что я никоим образом не хотел вас обидеть.
Не говоря более ни слова, она достала и отдала мне второй ключ, но не сумела, да и не старалась скрыть выражение обиды на своем лице. Я, однако, не мог рисковать. Между прочим, через неделю я отдал ей оба ключа, когда поехал в Берлин. Надо сказать, что она никогда не использовала мое доверие в личных интересах.
В тот вечер вновь пришел в посольство без десяти минут десять. Я завернул шторы и выключил свет на входе, чтобы моего посетителя никто случайно не увидел снаружи.
В темной подвальной комнате посольства наготове сидел профессиональный фотограф. Это был сотрудник нашего шифровального отдела, и ему можно было вполне доверять. Я собирался предварительно просмотреть пленки, которые принесет камердинер. Я и сам – фотограф-любитель, но в данном случае проявление фотопленок было слишком ответственным делом. Этот сотрудник предполагал, что речь идет о важных документах, но не знал, ни откуда они у меня, ни их содержания.
Без двух минут десять я подошел к хозяйственному сараю на заднем дворе посольства, как мы и условились. Несмотря на звездное небо, ночь была темной.
Было довольно холодно и тихо. Мне казалось, что я слышу стук собственного сердца. Примерно через минуту ожидания заметил, что в моем направлении что-то движется, но разглядеть ничего не смог. И тут же послышался шепот:
– Это я, Пьер. Все нормально?
Молча мы направились к домикам посольства. Шли довольно быстро, но он почти не спотыкался в темноте, видимо, обладал хорошим зрением.
Пройдя сквозь неосвещенные двери домика, вошли в мой кабинет. Включенный мной свет ослепил обоих на несколько мгновений.
В отличие от нашей первой встречи Цицерон нисколько не нервничал, пребывая в хорошем настроении. Должен признаться, что сам я немного волновался, не имея представления, чем все это закончится.
Первым заговорил он, коротко спросив:
– Деньги у вас?
Я кивнул.
Засунув руку в карман плаща, албанец извлек две катушки для пленок 36 миллиметров. Он протянул их мне на открытой ладони, но, когда я хотел взять их, отдернул руку и произнес спокойно:
– Сначала деньги.
Подойдя к сейфу, я не сразу сумел открыть дверцу, видимо, из-за волнения перепутал цифровую комбинацию. К тому же я стоял к нему спиной. У меня даже мелькнула мысль, что он может нанести мне сзади удар, забрать деньги и скрыться. Когда я наконец открыл сейф и вытащил оттуда сверток, руки у меня немного дрожали. Быстро захлопнул дверцу сейфа, едва не прищемив себе большой палец.
Повернувшись, увидел, что Цицерон стоит на том же месте, устремив любопытный, в некоторой степени даже алчный взгляд на газетный сверток в моих руках.